падших? — заинтересовалась сразу Прохожева.
— Нет, — неохотно пояснил десантник. — Нас, правда, уже успели падшими объявить. Вот… Понавешали. И даже очернили, как видите. Но если разобраться, то нас просто-напросто неоправданно ошельмовали!
— Кого неоправданно, а меня ошибочно! Всех подряд на одну доску с собой не ставь! — обиделся другой голос в темноте.
— А меня в отличие от всех шельмуют абсолютно обоснованно! Однако с некоторым попранием существующей законности! И только потому я вынужден протестовать! — выкрикнул в отчаянии кто-то третий. А четвертый голос внес ясность. Голос принадлежал огромной бородатой голове в летном шлеме, напоминающей голову то ли отца Серафима, то ли Карла Маркса.
— Вы на что там руку подымаете? — гневно спросила голова снизу, из темноты. — Может, кое-кто из вас додумался, будто мы тут поза-бы-ли, кого и как шельмовать?..
Чернокрылые промолчали. Впрочем, промолчали и белокрылые. Или сделали вид, что молчат.
— Ну, хватит, разговорились, — подвела черту голова сурово, не расслышав возражений. — Кончай шалтай-болтай… Стройсь!
— Чего уже? Бить? — уточнил кто-то из ближнего окружения.
— А ради чего? — вполголоса, скорее всего для очистки совести, переспросил давешний десантник.
— Ты о чем, о чем там?.. — сдерживая себя с трудом, вымолвила разъяренная голова.
— А действительно? — прошептал не совсем внятно третий или второй. — Чем вдруг стал плох шалтай-болтай?..
— Шалтай-болтай признан крупнейшим ревионизмом в форме грубейшей допущенной ошибки, — быстро и четко разъяснила голова отца Серафима.
— Бить? — повторили в темноте с надеждой.
— А это вопрос непростой. Как тебе твои убеждения подсказывают? — стала испытывать веру голова.
— Ах, черт… — выругался третий или второй. — Я ведь так и знал, что Шалтай-болтай провокация!
И с этими словами сложил крылья и полетел камнем вниз.
— Один дочирикался… — сказал кто-то злобно у Прохожевой за спиной. Она резко оглянулась. И, вновь за спиной кто-то жалостливо добавил:
— Пусть, браток, земля тебе станет пухом.
— Стройсь! — закомандовала наконец голова. — Приготовьсь! Нанести удар по предполагаемому противнику!
— Но раз он предполагаемый, значит, его нет на самом деле? — подумала внезапно Прохожева, непроизвольно открыв рот. — А если его нет, то зачем же предполагать?..
— Убрать гражданских лиц с поля боя! — закричала голова в изнеможении. — Пр-родолжаем начатое учение!
— Есть убрать! — игриво просунулся к ней какой-то гривастый и с тонкими усиками. — Ну-ка, шагом арш-ш с поля боя, гражданка!
И, схватил гражданку поперек тела, поволок ее за облако, где делал с ней что хотел. Объективности ради надо сказать, что Прохожева и не очень-то сопротивлялась.
А в это время вновь возобновились яростные воинственные крики и удары, после чего полетели в разные стороны черные и белые перья. Они летели, медленно кружась, густо, словно вечно идущий снег, осыпая миленькую, далекую, больную землю…
Все это мне рассказал Коля Авдеев. И клялся и божился, что все так и было — до последней точки. Он в лицах рассказывал и показывал, как сразу после употребления супругу Прохожева буквально пинком вышибли с неба. Она же, вступая в интимную связь, рассчитывала здесь закрепиться и остаться; и теперь, бесконечно оскорбленная таким оборотом дела, Прохожева падала и сотрясала небеса гневными криками:
— Какие вы ангелы! Негодяи вы! И форменные мерзавцы! Думали, изнасиловали доверчивую женщину?! И шито-крыто, да? Нет, погодите! Вот долечу, подам заявление и всех пересажаю!
А на земле тем временем стихал ураган. В воздухе кружились отдельные предметы, а как-то: снятые с петель стихией двери, различные бытовые приборы, вышибленные оконные рамы; их догоняли ружейные обрезы, трофейные «вальтеры» и «шмайсеры», прочий военный инвентарь, выуженный ветром из-под чердачных стрех. Рядом с Прохожевой проносились тяжелые, густо смазанные металлические детали, и если бы она хоть чуть-чуть понимала в артиллерийском деле, то непременно бы сообразила, что это летит в разобранном виде не что иное, как средних размеров пушка, приобретенная однажды по случаю на колхозном рынке в Проворовске.
Поселок Астахово горел. В двух-трех местах вздымались черные космы дыма, слышен был вой сирен. По дорогам на бешеной скорости мчались пожарные машины. Меж ними вилял УАЗ: вероятно, сам Валерий Иванович руководил тушением пожаров. С высоты птичьего полета Прохожева разобрала с трудом: Павел Сергеевич и Пашка Палач строили возле «Дубка» каких-то людей. Подчиняясь их командам, одни кололи предполагаемого противника в виде деревянного забора, другие укрепляли на фронтоне «Дубка» громадный портрет крепкого усмехающегося мужчины в надвинутой на самые очки военной фуражке… Прохожева скосила глаза и увидела, что в это же самое время по пустынному проселку из Яшкина в Астахово бежит человек. Вот он споткнулся, упал. И уже не поднялся, остался на коленях. Раскачивался из стороны в сторону, тянул руки к небу, туда, откуда летела камнем Прохожева.
Я думаю сейчас, что это был Алексей Тарлыков. Это он, наверное, в последнем припадке отчаянья каялся и бился на пустынной дороге. Впрочем, в нашей сомнительной истории ничего нельзя утверждать и ничему нельзя наверняка верить. Может, и он? А может, и тот, кого мы за Тарлыкова принимали? Как бы там ни было, спросить теперь не с кого: супруга Прохожева, долетев-таки до земли, рухнула на городскую свалку и теперь второй год по ходатайству мужа находится на излечении в психиатрической больнице.
А жаль. Ведь она наверняка в последний момент многое на этой земле разглядела. Видела она, безусловно, и как одна колонна, под предводительством Прохожева, пошла на главную площадь поселка. А другая, под руководством Пашки Палача, рванулась к окраине. Прохожева уже валялась на свалке, а банда Палача сметала заборы и палисадники, направляясь стремительно к Тришкиному Кусту.
А в это время по другой дороге, со стороны Яшкина, минуя крюком Тришкин Куст и с выходом на Астахово, катилась, набирая темп, другая лавина. Все последние малопонятные события, начиная с Анисочкиных парашютистов, порубленных деревьев, полуразобранной плотины, смерти самой Анисочки и кончая внезапным ее воскресением накануне вечером и разрушением кладбища, — все это, все эти чрезвычайные происшествия как-то так перемешались в голове у яшкинцев, что они не могли бы с точностью уже сказать, а что, собственно, происходит, и что их напугало столь сильно. Во всяком случае, по мнению бегущих яшкинцев, произошло что-то такое бесповоротное, что-то такое среднее между новым потопом и явлением антихриста. А все еще усугублялось к тому же дополнительными разноречивыми сообщениями. На рассвете неожиданно разродилась девяностодвухлетняя Сычиха, принеся селу необъяснимо откуда и взявшегося яшкинца в последнем, окончательном поколении. Тем же ранним утром, хмельной по случаю пропажи бульдозера, Костя Байков овладел на время трактором отсутствующего Сеньки Орегинального и двинулся по дороге в поисках утерянного счастья. По пути ему попалась какая-то незнакомая деревня. Он свернул из любопытства, не задумываясь, к ней, но
