кувшин и наполнила квасом бокал мужа:
— За «Белых близнецов»!
Стали чокаться.
— Ну вот, Ролан. Ты сегодня забил два клина. Один в нас, другой в меня.
Все рассмеялись.
— Пётр, от этих клиньев мы все станем лишь крепче, — ответил Киршгартен.
— И мы оч-чень надеемся на чтение, — подмигнул Телепнёву Лурье.
— Без этого я не улечу! — заявил Киршгартен.
Все выпили. Телепнёв скользнул недовольным взглядом по пьющим, потом ополовинил свой бокал. В нём, раскрасневшемся, уже проступило что-то детское, беспомощное.
— Нет, ну вот… — тряхнул он красными увесистыми щеками. — Послушайте! Ролан, Петя, Ваня, Лидочка! Чёрт возьми, ну вы же знаете меня прекрасно! Я же не Алиса Хелльман, не Вальд Мэй! Я только рад, если взошла новая milklitstar! Я первым протяну ей руку! Если родился новый достойный роман — это прекрасно! Это здорово! Если этот Амиго лихо напластал — это круто! Но — масло! Но — зернистость!
— Новое! — неумолимо произнёс Киршгартен с таким уверенным спокойствием, что Телепнёв закашлялся.
— Новое… — пробормотал он, доставая платок и тяжело откашливаясь. — Ты говоришь… ладно, новое — пусть будет новым. В общем… Ролан… пока я не увижу это новое в холодильнике у Наримана и пока не отведаю — не поверю!
— Это просто устроить, — щёлкнул языком Протопопов и рассмеялся. — Петь, ну я прошу прощения, чёрт с ней, с этой зернистостью, просто хотелось поделиться жареной новостью!
— Нет, не чёрт с ней! — пророкотал Телепнёв, стукнув по столу. — Не чёрт! С нею Бог, Ваня, и ты это прекрасно знаешь! Творчество божественно! Поэтому так важна точность в его оценках. Точность тайн! Скупая и исчерпывающая! Так что закроем вопрос о новом масле! Когда точно увижу лично — продолжим!
— Abgemacht![36] — ответил Киршгартен, подмигивая Ольге.
— Да, сменим тему, — откинулся на спинку стула порозовевший от еды Лурье. — Мне вот что недавно пришло в голову. Смотрите: пахать и пахтать. Два глагола. И всего лишь одна согласная меняет их смысл. Правда, что это символично?
— Верно! — откликнулся Телепнёв. — Мы пахали и мы пахтали!
— Именно! Но!
Лурье поднял пухлый палец и, выдержав паузу, продолжил:
— Но меняет ли смысл эта буква «т»?
— Нет! — воскликнул Телепнёв и облегчённо расхохотался. — Конечно, не меняет! Ты пахал, значит, ты и пахтал!
— Мы пахали, значит, мы и пахтали! — подхватил Протопопов. — Браво!
— Как попахали, так и попахтали! — оживилась ещё больше Лидия.
— Глубока пахота, глубока и пахта! — вставила Вера.
— Как попашешь, так и попахтаешь, — усмехнулась Ольга.
— С кем напахался, с тем и напахтался! — рассмеялся Лурье. — Это случается!
— Слушайте, это тост! — тряхнул пылающими щеками Телепнёв. — Петя, ты гений!
— Пётр, я просто решил сменить тему! — развёл руками Лурье, и все рассмеялись.
— За глубокую пахту! — поднял бокал Телепнёв.
Все чокнулись и выпили.
— Дашенька, можно подавать уху! — распорядилась Вера.
Даша ушла на кухню.
— Уху! Ушицу! — хлопнул и потёр ладони Телепнёв.
— Из китов каких океанов? — Лурье промокнул салфеткой выступивший на лбу пот.
— Из наших алтайских речек! Стерлядка!
— Прелестно!
— А что… уже можно? — спросила Таис.
— Уж второй год всё чисто! — спешно доедал заливное Телепнёв. — Всё уже давно… ммм… утекло в Обь, а из Оби в Ледовитый океан, под вечные льды! Да и вообще… не надо делать из остаточной радиации культа. Надо жить, дамы и господа!
— Святая правда! — закивал Лурье.
— Да и реки очищаются быстрее всего, — ободряюще вздохнула Лидия.
— Ну и таблетки есть… — вздохнула Ольга.
Даша вошла с суповницей и поставила её на край стола. Вера встала и стала помогать Даше разливать уху по тарелкам и подавать гостям.
— Запах, запах! — Протопопов артистично помахал руками, привлекая запах из суповницы к себе, и, обхватив ладонями невидимый шар, поделился запахом с Таис. — Причастись!
Та опустила смуглые веки, прикрывая свои миндалевидные глаза, громко вдохнула и прошептала:
— Фэнчаньхао![37]
— И это правда! — поднял палец Телепнёв. — Великолепней стерляжьей ухи нет ничего!
— Согласен! — шлёпнул по столу Лурье. — Даже суп из омаров меркнет.
— Ну вот! А под неё оч-ч-чень советую — белого, ядрёного кваску! — Телепнёв прищурился, обводя всех грозным взглядом.
Вскоре маленькие рюмки были наполнены белым квасом, Телепнев поднял свою, открыл было рот, но жена приложила палец к его пухлым губам:
— Я!
Склонив голову, муж приложил ладонь к груди.
— Дорогие мои, — заговорила Вера Павловна, держа рюмку в руке. — Я, как вы знаете, филолог и всю жизнь связана с книгами — бумажными, электронными, аудио, holo, а теперь и milkbooks. Мы сегодня с Глебом попали под ливень, я пошла искать его через наш ельник и наткнулась на мягкий куб. Он в лес заполз.
— Может и в дом заползти, — сообщила Таис.
— И в ванную, — пробормотала Ольга.
— Так вот, когда я в сумраке вдруг упёрлась в куб, мне пришла в голову такая, в общем, простая мысль: мы все, нынешние читатели, упираемся. Постоянно сейчас упираемся. Упираемся в прошлое. Вспомните, о чём мы сегодня говорили: как бумлит конвертируется в milklit, о фронтовой прозе, о постфронтовой, о тыловиках, мы постоянно сравниваем milklit с романами пятидесяти-, семидесятилетней давности, вспоминаем бумагу, думаем о ней. Сегодня до дождя я в гамаке читала бумажный роман, «Les Bienveillantes». А мысли были о его конвертации!
— Значит, о будущем? — вставил Протопопов.
— Если бы! — сокрушённо взмахнула руками Вера. — Это будущее в прошлом, future in the past! Этот тот невидимый куб, в который мы упёрлись, как ни парадоксально, после изобретения milklit! Теперь мы упёрлись в наше литературное прошлое, оно наползает на нас, как ледник, это трудно сформулировать… легче ощутить. Великолепный, фантастический, сногсшибательный milklit, казалось бы, должен был отбросить прошлое и распахнуть новые горизонты, которые бы всосали нас, как пылесос, как аэродинамическая труба, и дали бы такую радость новизны, от которой мы все бы преобразились. Мы же, наоборот, ощутив всю мощь и беспредельность этих горизонтов, стали оглядываться! Мы поедаем новое и оглядываемся, оглядываемся! Наши деды рассуждали о смерти бумажной книги после появления книги цифровой, шли дискуссии — выживет ли книга? Выжила у букинистов. Но сейчас, когда эпоха цифровой книги по сравнению с эпохой, нет, эрой milklit — просто детский лепет, мы ещё пристальней уставились в книгу!
Она смолкла, прижав руки к груди. Все почувствовали её волнение и молчали. Вера обвела сидящих за столом взглядом своих блестящих глаз.
— Я… я сыта бумагой!
Сидящие зашевелились.
— Я сыта бумагой, дорогие мои, и я хочу призвать нас всех: хватит есть прошлое, хватит кушать бумагу!
— Браво, Верочка! Накушались! Полностью согласен! — воскликнул Лурье и зааплодировал.
Телепнёв тоже зааплодировал.
— Книги — пылесборники! — усмехнулся Протопопов. — Это мой папа говорил. Но я
