прекрасно выглядит в своем простом хлопковом наряде. — Помолчав, она добавляет: — И Эсмонд никогда бы не принял от тебя подарок — учитывая ваши с Мосли взгляды.
Сестры смотрят друг на друга, и на этот раз мне нечего добавить. Сдержанная и твердая Декка сделала то, что удавалось очень немногим, — выбила Диану из колеи. Интересно, смогла бы Декка держаться так же уравновешенно, если бы знала, что буквально вчера вечером Диана и Мосли были почетными гостями на приеме в посольстве Германии, где также появились и мои родители, и родители Питера, и все лондонское высшее общество, включая Черчиллей. Я почувствовала настоящий прилив любви к Питеру, когда он отклонил наше приглашение, написав ответ на идише.
Я пытаюсь примирить сестер: — Диана, хочешь подержать Джулию?
Диана распахивает объятья, берет малышку Джулию на руки и идет на кухню. Я слышу, как она заговаривает с Питером, и вскоре из другой комнаты доносится воркование. Декка смотрит на меня.
— Как ты можешь так благожелательно держаться с ней, Нэнси? Я читала «Потасовку». Я знаю, ты все понимаешь так же ясно, как и я: подъем фашизма в Европе, и доморощенного в исполнении Мосли, и жуткого немецкого, что выращивает Гитлер, ведет к катастрофе.
Сама себя об этом спрашиваю. Я подавила в себе все эмоции, за исключением редких вспышек огорчения и смятения из-за поведения сестер. На самом деле эмоции отключились много из-за чего: из-за моего неудавшегося брака, отсутствия ребенка, нестабильности нашего мира. Наверное, я боюсь, что если позволю себе почувствовать хоть что-то, то меня захлестнет волна эмоций. И я не переживу потоп.
— Возможно потому, что у меня нет таких твердых убеждений, как твой коммунизм. Мне просто не нравятся фашисты, — говорю я первое, что приходит в голову.
— Тебе не обязательно вступать в коммунистическую партию, чтобы бороться против политики, за которую выступает Диана. — Она осуждает Диану, это очевидно, но почему-то она не говорит ничего подобного о Юнити. — Она отвратительна.
— К Юнити у тебя такие же чувства? Ведь она, по-моему, еще более яростная фашистка, чем Диана.
— Мой ответ покажется странным, учитывая, что Юнити еще со школы увлеклась нацистами. Боже, я это знаю лучше всех — мне приходилось каждую ночь перед сном любоваться фотографиями Муссолини и Гитлера. Но нет. Я виню Диану за то, что она привезла Юнити в Мюнхен, помогла ей войти в нацистское общество и затем стала использовать ее и ее связи в собственных интересах, а точнее, в интересах Мосли. Она знает, насколько Юнити внушаемая, как она легко впадает в крайности, и это Диана связала судьбу Юнити с Гитлером. Если бы не она, одержимость Юнити Гитлером и всем нацистским зачахла бы и умерла. — Она качает головой. — Я бы никогда себе не простила, если бы не выступила против фашизма. Ради Джулии я не могу допустить, чтобы мир захватили диктаторы, я должна бороться ради нее.
Слова Декки вызывают во мне необъяснимую грусть и ощущение невероятной собственной бесполезности.
— Может, я могу себе позволить быть благодушной, ведь у меня нет никого, о чьем будущем я бы беспокоилась. Только о своем собственном. — Я бросаю это замечание небрежно, будто уже не раз говорила подобное.
Младшая сестра смотрит на меня с такой печалью в глазах, что я понимаю: на этот раз мне не удалось скрыть свою тоску. Ее сочувствие так неожиданно, я так к нему непривычна, что наворачиваются слезы. Она пожимает мою руку, осознавая, что этот разговор нечаянно разбередил мою боль. Невысказанную, но такую очевидную.
Вместе с горем пробуждается нежданный гнев, я чувствую, как какая-то часть меня оттаивает. Почему мы никогда не говорим о том, что на самом деле волнует — как в малом, так и в большом? Мое горе из-за бесплодия. Наш общий страх за Юнити, подпавшей под влияние нацистов. Презрение к Диане, лебезящей перед Гитлером ради Мосли, к тому же использующей Юнити в своих целях. Моя тревога за Декку, юность которой так рано завершается из-за материнства и коммунизма. Назревающая по всему континенту великая битва между фашизмом и коммунизмом, которая призовет к ответу каждого из нас.
Почему мы притворяемся нормальными, когда времена сейчас совсем не нормальные?
Мне хочется кричать, но вместо этого я вспоминаю призыв Уинстона четырнадцатимесячной давности. Останусь ли я себялюбивой писательницей, которая прячется в прошлом либо высказывает свои мнения, лишь хорошенько замаскировав их под вымысел, или буду смело отстаивать свои убеждения? Я чувствую, как во мне вспыхивает искра. Я знаю ответ.
Глава сорок четвертая
ДИАНА
1 января 1938 года
Бранденбург, Германия
— Полагаю, ваша очередь, мой фюрер, — восклицает Магда Геббельс с деланым весельем в голосе. Диана почти слышит, как та думает про себя: «Неужели герр Гитлер и правда сидит в моем загородном доме и играет в салонную игру в канун Нового года?»
— А я полагаю, что сейчас очередь леди Мосли. — Гитлер кивает в сторону Дианы, и хотя все они знают, что фюрер играет не по правилам, никто не осмелится сказать это вслух. По какой-то, понятной только ему причине он хочет, чтобы Диана была следующей.
— Конечно, мой фюрер, я ошиблась, — извиняясь, говорит Диана и склоняет голову. Магда пожимает ее руку под столом, и Диане приходится сдерживаться, чтобы не рассмеяться. Из множества удивительных событий, случившихся за годы ее общения с нацистской верхушкой, дружба с золотистой блондинкой, статной Магдой Геббельс — самое удивительное. Неофициальная первая леди нацистской партии, лидер узкого круга женщин, которыми восхищается Гитлер, Магда — хитрое, уравновешенное, светское создание, мало чем отличающееся от самой Дианы, но если Диана холодна, то Магда тепла. Иногда Диана удивляется, что женщина, которая безупречно играет идеальную арийку, может быть такой проницательной и скрывать это.
— Дайте мне подумать, дайте мне подумать, — говорит Диана, постукивая длинным ногтем по столешнице, хотя точно знает, как ответит на этот вопрос в игре. Она начала планировать свой ответ еще с того момента, как Магда объявила, что после ужина они будут играть в ассоциации. Глядя на сидящих полукругом у стола Магду, гитлеровский Umgebung, или маленький двор, она слегка улыбается Гитлеру.
Только когда она замечает, что Гитлер подается вперед, ожидая ответа, она говорит:
— Цветочная ассоциация нашего фюрера — тигровая лилия.
Вот зачем он перетасовал порядок игры — чтобы послушать, что думает о нем Диана. «Любопытно, — думает она, — откуда у будущего мирового лидера такая неуверенность».
Umgebung затаил дыхание, ожидая реакции Гитлера. Он улыбается и громко хохочет, остальные вслед за ним тоже. Эти люди не раз становились свидетелями его многочисленных тирад — взрывов и наказаний даже
