себе зайти.
— Так не томите меня, и я не буду томить вас, — говорит Юнити, медленно расстегивая серебряные пуговицы его униформы. — Когда фюрер вернется в Мюнхен?
— К концу недели, — отвечает он, дыхание его учащается, становится сбивчивым.
— Где он? В Рейнской области? — Она продолжает продвигаться вниз по его униформе. Собственное предположение кажется ей логичным, ведь с тех пор, как Гитлер почти год назад ввел в регион три тысячи военных, многое пришлось улаживать — к большому огорчению ряда европейских стран, которые обвинили Германию в нарушении Версальского договора.
— Нет. В Берлине.
Юнити задумывается, пытаясь вспомнить, какие неотложные дела могли вызвать Гитлера в столицу. Во время их последней встречи он не упоминал ничего такого, и ей кажется странным, что он поехал без важной причины. Гитлер предпочитает Мюнхен Берлину, это всем известно.
— Зачем он в Берлине? — спрашивает она. Эрих пристально смотрит на нее: — Не может быть, чтобы вы не знали. Она отрицательно качает головой. — Он встречается там с вашей сестрой.
Глава сорок четвертая
НЭНСИ
28 декабря 1937 года
Лондон, Англия
Мы переступаем через какой-то непонятный мусор и зажимаем носы носовыми платками, чтобы заглушить вонь. Питер шепчет, что его вот-вот стошнит, но я, пытаясь справиться с собственной тошнотой, убеждаю себя, что это не запах гниющих отбросов, а морской воздух. Что не совсем уж и неправда.
Квартира Декки в Ротерхите, на юго-востоке Лондона, довольно близко к морю. Но дом — настоящие трущобы, а прибрежный район представляет собой действующий док, переполненный сквернословящими матросами и складами, зловоние которых сравнимо только с их мерзостью. С трудом могу поверить, что моя младшая сестра живет в таких условиях: теперь я вижу, что Муля не преувеличивала. Когда мы с Питером не смогли убедить Декку и Эсмонда поехать с нами домой из Сен-Жан-де-Люз, Муля и мать Эсмонда, Нелли, отправились в Байонну, куда сбежала эта парочка. Поскольку Пуля был потрясен тем, что его дочь живет в грехе с коммунистом, матери преисполнились решимости поженить этих двоих, особенно когда узнали, что Декка беременна. Свадьба действительно состоялась, Декка была на ней в шелковом платье из «Хэрродс», привезенном Мулей из Лондона. Впоследствии матери уговорили молодоженов вернуться в Англию — ради новорожденного, — но они не понимали, что возвращение домой не вернет семейной близости. Пара поселилась в бедном районе, и Митфордам разрешалось появляться у них на квартире, только когда Эсмонд уходил на работу, в рекламное агентство.
Питер опускает носовой платок, чтобы рукой в перчатке постучать в хлипкую деревянную дверь. Никто не отвечает, и он стучит еще раз. Только тогда я слышу тихий голос:
— Привет! Кто там?
Мы с Питером недоверчиво переглядываемся — никто из нас никогда не жил в доме, где не было бы хотя бы одной горничной, которая могла бы отворить входную дверь. Рот Питера беззвучно открывается — молча, что для него нехарактерно. Я берусь за ручку и толкаю дверь.
— Декка, это Питер и Нэнси. Можно войти? — спрашиваю я, заходя прямо в комнату, которая, как я предполагаю, является и кухней, судя по древней на вид черной плите и потрескавшейся эмалированной раковине.
— Я тут, — доносится голос сестры из соседней комнаты. Я рада, что в квартире есть и другие помещения: возможно, они получше этого. Мы с Питером в три шага пересекаем крошечную прихожую-кухню и попадаем в комнату, которая, должно быть, служит одновременно спальней и гостиной. Как я догадалась? Потому что там находится узкая кровать, а в ближайшем к камину углу — детская кроватка, при этом в центре комнаты стоят два стула и диван, на котором сидит моя бледная, исхудавшая сестра. Тут я замечаю ночной горшок рядом с кроватью. От ужаса перед этой нищетой я лишаюсь дара речи. Как они могли выбрать такое для себя и своего ребенка?
— Рад видеть тебя, Декка. — Питеру удается взять себя в руки быстрее, чем мне, и он добавляет: — Это ведь малышка у тебя на руках?
— Она самая. — Декка с явной гордостью поворачивает к нам розовый сверток. — Это Джулия.
В первый момент кажется, что Декка протягивает нам стопку одеял. Но потом я замечаю крошечное, нежное личико среди складок, такое же розовое, как одеяло, в которое она завернута. Ее глаза закрыты, как и ее губы, похожие на бутон розы, и меня охватывает острая тоска.
Я бросаю свою сумочку на пол и тянусь к ней. — Можно мне подержать ее? — Конечно, Нэнс.
Декка встает и протягивает мне драгоценный сверток.
— Джулия, это твоя тетя Нэнси.
Я баюкаю невероятно крошечную малышку на руках, склоняюсь, чтобы вдохнуть ее аромат.
— Божественно, Декка. Ты молодец, — говорю я своей младшей сестре, думая о том, как легко ей дался этот незапланированный ребенок: на фоне трех долгих лет, что мы с Питером безуспешно пытаемся стать родителями, это настоящее чудо. Но когда я вижу, с каким восторгом Декка смотрит на меня с малышкой на руках, я могу только порадоваться за нее.
— Тук-тук! — по квартире разносится безошибочно узнаваемый нежный голос, и лицо Декки вытягивается. После того как Муле разрешили приехать в Ротерхит, Декка позволила навестить себя и сестрам. Но только когда Эсмонд уедет на целый день.
Диана входит такая же холодная и элегантная, как если бы она входила в «Савой». Заметив Джулию в моих объятиях, она всплескивает руками:
— Молодчина, Декка!
— Спасибо, — отвечает та, принимая из рук сестры замысловато упакованный подарок для малышки. — Право, не стоило. У нас есть все, что нам нужно.
Диана оглядывает квартиру.
— А, по-моему, нет, — говорит она, сморщив свой изящный носик, как будто почуяла неприятный запах — что вполне возможно, учитывая присутствие младенца и эту местность.
— Нэнси, — приветствует она меня. Сегодня не «Нэнс», но зато с улыбкой. Вряд ли Мосли был бы таким же любезным. Хотя он позволил Диане видеться со мной, но мне по-прежнему запрещено появляться там, где будет он, — еще со времен «Потасовки». Я совсем не против, я и сама рада его не видеть. Я отзываюсь на приветствие сестры:
— Диана.
Она даже не пытается взять ребенка на руки. Вместо этого она предлагает Декке:
— Открой подарок.
Та понимает, что сопротивляться властной Диане бесполезно, и разрывает толстую кремовую оберточную бумагу, идет в кухню (если так можно назвать это пространство) за ножом и срезает бантики. Достает пышное кружевное детское платье, похожее на пену. Декка возвращает его Диане:
— Оно очень милое, Диана, но мы совершенно не можем его принять.
Диана огорчается: — О чем ты?
— Я бы никогда не нарядила свою дочь во что-то настолько буржуазное. Это противоречит моим убеждениям. Джулия
