В: Не было выбора?
Ника: Нет.
В: После того как вас доставили к судье Хэттону, когда вы попросили разрешения воспользоваться телефоном – кроме того раза, когда вы хотели позвонить адвокату?
Ника: Я просила об этом несколько раз. Когда они обнаружили у Монка следы от уколов, я хотела позвонить врачу, чтобы он объяснил, что это следы от витаминных инъекций.
Мало того, что Монк обильно потел, – у него еще и следы от уколов на руках. Какие еще доказательства требовались полицейским, чтобы увериться: очередного наркошу поймали!
А тут еще и марихуана в автомобиле. В те времена марихуана тоже причислялась к наркотикам, за хранение полагался тюремный срок. Прекрасно сознавая, на что идет, Ника заявила: трава принадлежит ей.
Гарри Коломби вел урок, когда его срочно вызвали к телефону. «В обычных обстоятельствах я бы не стал прерываться, но тут…» Он навсегда запомнил этот телефонный звонок и охватившее его беспросветное отчаяние, понимание, как несправедлива система. «Они даже машину конфисковали: автомобиль превратился в вещественное доказательство».
Коломби рассказывал, как вернулся в класс, где его ученики обсуждали какое-то произведение литературы, а сам он мог думать только о том, что Монка вновь лишат лицензии, то есть источника существования. Всего пятнадцать месяцев прошло с тех пор, как Монк восстановил лицензию, и за это время он успел приобрести популярность.
– Аудитория росла, его прекрасно принимали, – утверждал Коломби, – слух о нем уже разнесся. Это было, я бы сказал, возрождение. Да, столько лет он не получал должного признания – и наконец-то свершилось. Телониус должен был получить компенсацию за все. И тут это!
– Но ведь Ника взяла наркотики на себя. Разве тем самым она не спасла Монка? – спросила я.
– Она вляпалась, но это ничего не изменило.
Для Ники это изменило все. Ей грозил страшный приговор: до десяти лет тюремного заключения, огромный штраф, а по отбытии срока – немедленная депортация. Семья еще как-то смирилась с тем, что в сьюте Ники нашел свой конец женатый, с дурной репутацией, наркоман, но как воспримут обвинение в хранении наркотиков? Не откажутся ли от нее близкие, не подвергнут ли остракизму? Жюль добился полной опеки над детьми, но до сих пор не препятствовал им видеться с матерью. Но если она будет осуждена – подпустит ли он вообще ее к детям? Многие ли из друзей и родственников не поленятся съездить в тюрьму, чтобы навестить заключенную? Проиграв дело, Ника теряла и ту жизнь, которую наладила вместе с Монком и его кругом. Она вновь оказалась промеж двух миров: тем, от которого она ушла, и тем, который выбрала по любви. Будущее ее зависело от адвокатов и судьи, и даже влиятельное семейство Ротшильд ничем тут не могло помочь.
Хотела бы я знать, почему Ника пошла на такой риск. Просто потому, что любила Монка и готова была на все, лишь бы спасти его от тюрьмы? Один из ее старейших друзей, историк Дэн Моргенштерн, сказал мне:
– Она была готова пожертвовать собой ради него. Она даже не задумывалась. Такой она была, так относилась к людям. Она просто была такой.
21
Кровь, пот и слезы
21 апреля 1959 года суд признал Нику виновной. Приговор: три года тюремного заключения, штраф 3000 долларов. Когда закончится срок заключения, двое полицейских должны сопроводить ее в аэропорт и посадить на самолет, отбывающий в Англию. Возвращаться в Америку ей запрещено.
Защитить Нику от скандала и суда Ротшильды не могли, однако наняли лучших адвокатов для подачи апелляции. Как только прозвучал приговор, адвокат Артур Дж. Кларк категорически потребовал отсрочки и повторного разбирательства. Судья нехотя согласился передать дело Ники в Верховный суд, а до тех пор она была отпущена на поруки. Виктор внес залог – 10 000 долларов. На время Ника обрела свободу, но следующие два года тень тюремного срока будет неотступно нависать над ней.
– Скука какая, о чем тут говорить! – отрезала Ника двадцать лет спустя, когда ей задали вопрос о делаверском инциденте.
Я не принимаю этот ответ за чистую монету. «Какая скука», – ворчала ее сестра Мириам, когда старость окончательно лишила ее зрения. «Какая скука», – сказала моя бабушка, узнав, что больна раком. «Скука» – самое сильное, что они могли сказать. Их из поколения в поколение отучали выражать свои чувства, и даже слов подходящих у них не было. Я столько раз слышала от них это слово, что понимала: слово «скука» подменяет гораздо более точное – «страх».
Родные не отвергли Нику, напротив, они изо всех сил старались ее поддержать. «Все они правильно поняли… все знали, что происходит и какое место занимает в моей жизни Телониус», – вспоминала Ника. Одной из первых ее навестила сестра Мириам, она приехала в Нью-Йорк вместе со своим сыном Чарли и уверяла, что ей «не терпится познакомиться» с Телониусом. Правда, встреча прошла не слишком гладко. «Я поехала за Телониусом на Шестьдесят третью стрит, а он уже был в поднебесье. Подготовился к встрече с Мириам, так сказать. Носился по комнате, ни разу не присел. Да и на землю так и не спустился».
По словам Ники, Мириам «не придиралась, сказала: "Не переживай, я все понимаю, это гений" – и так далее». В «Кошатник» Мириам больше почти не заглядывала, но сестры продолжали часто общаться. В следующие двадцать лет Ника и ее дети не раз побывают в Эштоне.
Виктор попытался произвести на Нику и ее друга впечатление собственными музыкальными талантами: он исполнил композицию Монка и послал им запись. Сам Виктор был чрезвычайно доволен собой, но Монк счел его игру до отвращения любительской и в ответ отправил пародию на это исполнение. Ника утверждала, что ее брат «так и не оклемался после этого: он чуть дух не испустил. Как Телониус его передразнивал, это было смешно до колик. Где-то у меня должна была сохраниться запись».
Два года, пока ожидалось разбирательство дела в Верховном суде, родные и друзья умоляли Нику уехать из Штатов и тем самым спастись от приговора. Чтобы не попасть в тюрьму, ей достаточно было вернуться в Англию и начать все сначала. Но не затем Ника сражалась за свободу во Второй мировой войне, чтобы теперь постыдно бежать. Она была твердо убеждена, что проблема тут не в щепотке марихуаны ценой в несколько долларов, а в том, что может случиться, если белый человек подружится с чернокожим.
В архиве Мэри Лу Уильямc в университете Рутгерса я нашла один из рисунков Ники. Это абстракция, но отчетливо угадываются две фигуры, свисающие с деревьев в кроваво-красном мареве. Композиция подсказана известной фотографией, на которой была запечатлена расправа над двумя молодыми чернокожими, Томасом Шиппом и Абрамом Смитом. Эта же история побудила школьного учителя, еврея Абеля Меерополя написать песню «Чудовищный плод». В рисунке Ники выразился протест против расовых предрассудков, против того, что произошло в Делавере. В углу листка она нацарапала слова «Чудовищный плод» и дату – октябрь 1958.
Я задумывалась о сходстве еврейского и афроамериканского опыта. Возможно ли, что благодаря семейной памяти и даже личному опыту Ника острее ощущала несправедливость, выпавшую на долю ее новых друзей? Этот вопрос я задала Мириам.
