Пенсионеров в Финляндии 28 % от общего числа населения, их присутствие заметно повсюду, не только в транспорте и поликлинике. Официальный пенсионный возраст у женщин — 65 лет, у мужчин между 63 и 68 годами (тут гибкая система в зависимости от года рождения). Но финны сами решают, когда им уходить на пенсию. Кто-то продолжает работать и после наступления этого самого пенсионного возраста, а кто-то уходит раньше: в среднем прекращают работу в 61 год, за несколько лет до наступления пенсионного возраста. Это потому, что пенсионных выплат в Финляндии не одна, а несколько — и самая важная зависит не от государства, а от человека. Можно самому решить, когда ты начнешь ею пользоваться.
Эту главную пенсию называют «трудовой», ее, как говорится, своим горбом зарабатывают. Человек накапливает для нее деньги в течение всей карьеры, регулярно перечисляя взносы в выбранный пенсионный фонд. Такие фонды — главная финская кубышка, они являются крупнейшими инвесторами страны, вкладов там на 150 миллиардов евро.
«Трудовую пенсию» получает большинство, но если сумма выходит слишком маленькой или ее вовсе нет, государство добавляет человеку, уже достигшему пенсионного возраста, «народную пенсию», подтягивает его до среднего уровня по стране.
Листаю русскоязычную брошюру, выпущенную в 2013 году здешним собесом (www.kela.fi). В ней популярно объясняют, сколько могут получать финские пенсионеры — например, дядя Калле и тетя Кайса: «Калле и Кайса женаты. Калле получает трудовую пенсию 1200 евро в месяц. Народной пенсии он не получает. Кайса долгое время сидела с детьми дома. Ее трудовая пенсия — 400 евро в месяц, а также народная пенсия 387 евро в месяц. Общий размер пенсии супругов — 1987 евро в месяц».
Жена из этого примера не случайно получает меньше, чем муж. Средняя женская пенсия в Финляндии действительно ниже мужской, причем прилично — на 35 %, — и тут никакие разговоры об эмансипации не помогут. Все чистая математика: сумма пенсионной выплаты зависит от стажа и от дохода, а у мужчин и то, и другое до сих пор заметно больше. В 2013 году средняя пенсия финна была 1760 евро в месяц, финнки — 1376 евро.
Маленькие пенсии финских пенсионерок тянут всю страну назад в мировых рейтингах благосостояния пожилых людей. Пожилые жители Финляндии самые бедные по сравнению с соседями по северной Европе, отстают они в этом и от британцев, и от американцев. Пенсия 1376 евро в месяц по меркам лидирующих стран — это слишком мало.
Но есть в Финляндии пенсия еще меньше — «гарантийная». Ее получают совсем немногие — нетрудоспособные иммигранты и пожилые иммигранты, в возрасте 65 лет и старше, прожившие здесь хотя бы 3 года. Задача такой пенсии — обеспечить человека совсем уж минимальными деньгами (730 евро в месяц). Их на жизнь хватает с большим трудом. В очередях за бесплатной едой здесь всегда есть пенсионеры. Необязательно русскоязычные, хотя и они тоже.
Важная подробность: все суммы, которые я до сих пор называл — «грязные», это пенсия-брутто. На руки финны получают меньше, потому что с пенсии они платят налоги. «Чистый» пенсионерский доход тут все равно побольше, чем у многих пенсионеров в Европе, но — еще раз напомню — цены в стране заметно выше среднеевропейских. По покупательной способности гораздо более низкая пенсия в Греции ничем не хуже финской.
Бесплатно в общественном транспорте пенсионеры не ездят. Билет на самолет и на поезд покупают со скидкой, и в спортивные центры им вход дешевле (среди пенсионеров немало физкультурников).
Русскоязычных жителей Финляндии сейчас 66 тысяч, из них больше половины переехали после развала СССР. В России у многих остались родители-пенсионеры, и кажется естественным перевезти их теперь к себе. «Ну что вы там одни, кто за вами ухаживать будет?» И ровно в такой ситуации несколько лет назад выяснилась любопытная финская подробность: родители взрослых детей не считаются их близкими родственниками. Несовершеннолетние дети — близкие, и супруги близкие, и партнеры в гражданском браке тоже. И те, и другие, и третьи могут получить разрешение на пребывание в Финляндии на основании «семейных связей». «Русская жена» — это же отдельное явление в Европе, многие россиянки оказались тут, именно выйдя замуж за финнов. Итак, жену перевезти можно, а пожилую маму — нет.
Эти подробности стали понятны многим во время обсуждения в прессе «дела бабушек». В 2010 году о них говорила вся страна, их было двое — русская Ирина Антонова и египтянка Эвелин Фадаель. Друг с другом они знакомы не были, но ситуации у них оказались похожими. У обеих было очень слабое здоровье, их дети настаивали, что на родине у этих женщин не осталось родни и ухаживать за ними некому. Но финские власти объясняли, что закон не позволяет привозить сюда неблизких родственников. Туристом, в гости — да. Жить — нет.
При этом многие публично признавали, что это нехорошо, что должен быть гуманизм, что нельзя человека депортировать туда, где у него не осталось родственников. Правда, там осталось государство, которое должно заботиться о пожилых, оговаривались финны. Президент Высшего административного суда вне всяких правил рекомендовал финской полиции не спешить с депортацией бабушек, премьер-министр обещал ради таких случаев изменить закон… Дела попали в Европейский суд по правам человека, египтянке даже успели разрешить остаться, а русскую бабушку дочь не без помощи вмешавшихся российских властей поместила в дом по уходу за пожилыми в России, недалеко от финской границы.
Но обе бабушки вскоре скончались, в Финляндии на выборах победила другая партия, премьером стал другой политик… Никакие правила так и не изменили. Похожая история с российской бабушкой в 2014 году уже никого так не волновала. Пожилые родители по-прежнему своим детям по-фински — не родня. Не близкая родня, во всяком случае.
Журналист Константин Ранке много писал о «деле бабушек» и мы обсуждаем с ним, что показали те события, как они объясняют менталитет финнов. Дело ведь не в иммигрантах, а в здешнем статусе пожилого человека. Даже больше — в отношениях финского государства и личности. «Это удивительная вещь, — рассуждает Ранке. — С одной стороны, способность финнов сплачиваться из отдельных частей в монолит. А с другой стороны, каждый сам по себе. И только государство сверху». В России человек привык ощущать персональную ответственность за членов своей семьи. Помогать близким — это долг, а иначе «кто в старости подаст стакан воды»? Поэтому мы часто не понимаем логику финнов, которые предоставляют государству право вмешиваться в отношения поколений — родителей и маленького ребенка или престарелых родителей и взрослых детей.
Ранке находит аналог нашей традиции на юге Европы: «Испания, Италия в этом смысле очень близки русскому менталитету. Когда я жил в Испании, я поселился в доме, где жили 4 поколения людей, не считая пятого, младенца. И там, извините, дочка-внучка проводит время на крыше с молодым человеком, потом поправляется, бежит: „У меня дедушка!“ Дедушка сидит, улыбается, ему 90 с лишним лет. Она отвозит его пописать, все сменила, посадила и побежала обратно наверх. Они вместе живут все как в улье. Там невозможно бросить, оставить где-то старика. И ребенок — это их ребенок. А здесь идея государства очень важна. Здесь государство больше, чем в Испании или в России».
