БЕНЯ МАНЕВРИРУЕТ
Мой дед Беня был головастым коротышкой полутора метров ростом, когда разразилась Русско-японская война, чуть ли не самая бессмысленная из всех войн. Он был унтер-офицером царской армии, и от него потребовали, чтобы он убивал маленьких, аккуратных, отважных японцев. Военный министр царя Николая неофициально пригласил дедушку к себе и сказал:
— Беня, отечество в опасности и требует, чтобы вы убивали этих злобных япошек.
«Это империалистическая война, — усмехнулся про себя дедушка. — А я человек маленький».
Когда он был еще меньше ростом, в маленькую деревушку — не то Хлебск, не то Хлобск — к востоку от Полоцка, что в Витебской губернии, пришли казаки. Пришли казаки, а деревушка была совсем захудалая: в ней жили около двухсот крайне бедных евреев, которые зарабатывали на жизнь тем, что перепродавали друг другу ношеные вещи и торговали контрабандным пасхальным вином. Кроме них, неизвестно почему, в деревне застряли кое-кто из Ротшильдов, по большим праздникам они занимались благотворительностью и устраивали азартные игры. Это было своего рода искусственное дыхание с меркантильной подоплекой, призванное обеспечить бедным родственникам голодное существование. Грудные младенцы раньше времени приучались обходиться черным хлебом с луком. Они ползали по полу между ногами собак и взрослых и сосали моченную в вине тряпицу.
Примерно половину жителей деревни составляли белорусы. Они работали на земле пана Высоцкого и, добродушно поплевывая, чесали у себя за ушами. Некоторые занимали у евреев-богачей деньги и арендовали у пана клочок земли. Евреи не имели права владеть землей. Иногда белорусы, не в состоянии погасить долг, озлоблялись и отводили душу, учиняя маленькие погромы и убивая несколько десятков бедных евреев. Однажды группа молодых евреев, организовав отряд самообороны, отправилась в Палестину и отомстила арабам кровной местью за злодеяния белорусов.
Итак, пришли казаки, и сельчане заперлись с детьми дома. Казаки захватили моего деда, которому было тогда десять лет; мать его умерла, отец был в ссылке в Сибири, и дед оставался на попечении, кстати сказать очень дурном, какой-то тетки. Дед один-одинешенек играл на дороге, когда казаки окружили его и увели с собой, заключив соглашение с теткой, деревенскими старейшинами и раввином и уплатив, уж не помню кому, компенсацию в несколько рублей. Кроме того, увели еще четырех или пятерых еврейских мальчишек и троих дедов, которых застали на кладбище за азартной игрой. Царю нужны были солдаты, перебирать не приходилось. То, что дед был мал ростом, внушало некоторые сомнения казачьему офицеру, однако сумасшедшая тетка сумела уговорить его: дескать, этот недостаток не на всю жизнь. Отец Бени, контрабандист, в детстве тоже был на редкость мал ростом, однако подрос, и, когда у него ломался голос, в нем было без малого два метра.
А может, тетка просто врала. Когда по возвращении из сибирского плена отец деда, мой прадед, приехал в Хельсинки к своему сыну Бене, прохожие на улице оборачивались и глядели ему вслед, думая: «Вот на редкость долговязый и безобразный еврей». Когда он вошел в дом деда, ему пришлось нагнуться в дверях, а когда полгода спустя он умер от нервного потрясения, во всем Хельсинки для него не нашлось достаточно вместительного готового гроба, и гроб пришлось заказывать. Причем в спешном порядке, потому что у евреев, в отличие от христиан, не принято любоваться целую неделю на покойника, они за милую душу хоронят его на следующий же день. Умер так умер. Впоследствии я еще вернусь к моему прадеду.
Что и говорить, деду пришлось немало претерпеть из-за своего малого роста, особенно после того, как его определили в военное училище в Кронштадте. Туда свозили мальчишек из всех уголков России, сирот и полусирот, детей заключенных, ребят с дурными наклонностями из воспитательных заведений, отпрысков мелких сельских дворян, заблудившихся в лесу при сборе ягод.
Беню затолкали в барак, где проживали четверо смирных полнотелых татарчонка — Умар, Юнус, Мунир и Тахир, четверо крепышей украинцев из-под Киева, несколько калмыков, трое мальчишек-ингерманландцев с льняными волосами, часто сидевших в каком-то оцепенении, неподвижно сцепив пальцы. И наконец, в северном углу барака ютились двое кряжистых угрюмых еврейских мальчика в ермолках из Дагестана.
Дагестанцы едва умели связать по-русски несколько слов, их родного же языка никто не понимал. Антон Антонович Деятников, знаток алтайских языков, профессор Петербургского университета, лично приходил в барак послушать тарабарщину дагестанцев и положил ее в основу научного исследования, в котором устанавливал заимствования из осетинского языка, определял образование глагольных видов, близкое к кабардинскому, и многочисленные черты сходства с астраханским диалектом татарского языка. Эти ребята никогда толком не учились русскому языку, зато обладали прирожденным искусством владения оружием. Винтовка в их руках превращалась в дополнительную часть тела, некий органический придаток, пропорционально росту ответвлявшийся от их длинных угловатых фигур. Они любили стрелять из различных винтовок; пальба была единственным занятием, которое могло заставить их мрачно ухмыльнуться. После стрельбы они обычно оглашали воздух черкесскими военными песнями.
В жизни бедняги деда сложностей было более чем достаточно. Во-первых, он был самый маленький ростом, во-вторых, он был еврей, в-третьих, он был самый маленький ростом еврей. Его третировали. Калмыки ездили на нем верхом, ингерманландцы угрожали ножами, татары хлопали по заду. Да и дагестанцы глядели на него недобрыми взглядами и ощеривались, что-то бормоча себе под нос. Плохое было житье у деда, малышки Бени.
«Плохое у меня житье, — скорбно размышлял он. — Но в сущности, все нормально. Подставить другую щеку? Не ведают, что творят».
И все же он иногда пробовал шутить, ибо по натуре был оптимистом. Должны же ребята выместить на ком-то свою агрессивность. Быть может, таким путем человечество предотвращало войны? Однако мало-помалу семена возмущения прорастали в его сердце, и он думал: «Вот вырасту, черт подери, таким же большим, как отец, тогда и возьму их в оборот, и все калмыки полягут, как трава, а украинцев и прочих отлуплю поленом…»
Шли годы, он подрастал как мог. Однако другие ребята подрастали быстрее. В то время как он подрастал на два сантиметра, другие подрастали на три. Он рос равномерно и был в точности на треть меньше других. К каким только ухищрениям он не прибегал! У дежурного по кухне он просил добавки, а у фельдшера желтых таблеток. Каждый вечер целый час висел со связанными руками на турнике, подвесив к ногам тридцатикилограммовые гири. Ничто не помогало. Он рос медленнее других, и тут ничего нельзя было поделать. «Медленно так медленно, — думал он в полные надежды мгновения, — ведь и отец рос медленно, но дольше других, пока не обогнал их. Может быть, и я тоже…»
