делать будем?
Дооху молчал. Где найти слова, которые убедили бы этих усталых до предела людей в необходимости во что бы то ни стало довести дело до конца. Только поначалу трудно, дальше будет легче. Люди должны поверить в свои силы, в мощь коллективного труда.
Чей-то голос выкрикнул из толпы:
— Начальник, вам народ не жалко? Ведь мы люди, а не скотина!
— По домам разойдемся! Не желаем здесь костьми лечь! — поддержали остальные.
— Не совладать нам с мерзлотой. Одолеет она нас!
— Уж лучше промышлять сусликов, чем так надрываться. Этак недолго и ноги протянуть. Уйдем, и точка! Разве мы не вольны поступать как хотим?
Кто это сказал? Дооху заметил человека, который тут же спрятался за спины товарищей. Он узнал его. Это был прежний председатель одного из багов, входивших в Халиун-сомон. Однако пристальный взгляд Дооху не устрашил его, и он опять закричал:
— Может, наш председатель, как в тридцатые годы, вздумал государству навредить — разбазарить средства и людей вымотать? Знавали мы таких председателей!
— Вы-то бы уж помолчали! — воскликнул Дооху, бледнея от гнева. — Только сбиваете народ с толку! — Но тут же постарался взять себя в руки. — Вернемся к делу, товарищи. — И уже совершенно будничным тоном спросил он, сдвигая шапку на затылок: — Как подвинулась работа?
— Не работа, а маета одна! Весна на носу. У каждого из нас есть собственный клочок пашни, надо за него приниматься, — бросил Лувсанпэрэнлэй, упрямо вздергивая подбородок. — Ваше объединение как-нибудь без нас обойдется.
— Не мое, а наше, общее, — одернул его Дооху. — Сами писали заявление с просьбой принять в объединение. И никто вам привольной жизни не обещал. Мы ведь только начинаем наше дело. И знаете, друзья, я ведь тоже считаю, что долбить промерзшую землю с утра до вечера, ночевать в продуваемых ветром палатках, питаться всухомятку — это не та самая рассчастливая жизнь, о которой мы все мечтаем. Но разве не замечательно, что мы все-таки взялись построить по-настоящему счастливую жизнь? Вот вы, товарищ бригадир, ответьте мне, что такое счастье?
Лувсанпэрэнлэй поднял на председателя взгляд и только тут заметил, как глубоко запали у Дооху глаза и ввалились щеки, как обтрепался на нем дэл, еще месяц назад казавшийся щеголеватым. «Ишь, как с лица спал, бедняга, — подумалось Лувсанпэрэнлэю, — а еще о счастье рассуждает. А ведь большим начальником был, жил, поди, в хоромах. Ради чего он променял свою прежнюю жизнь на нынешнюю, неустроенную?» Лувсанпэрэнлэй переглянулся с Цамбой. «Что это на свете делается! — было написано на утратившем вдруг хитроватость и ставшем от этого простодушным лице Цамбы. — И чего мы напустились на председателя? Разве он похож на пустобреха? Если такой человек убежден, что канал необходим, значит, так оно и есть».
— Ну так как, Лувсанпэрэнлэй-гуай? — не отступал Дооху. — В чем же, по-вашему, счастье?
Лувсанпэрэнлэй втянул голову в плечи. Как объяснишь словами, что такое счастье? Еды вдоволь и сон в неге? А может, добрый конь, да посвист степного ветра в ушах, да солнце над головой? Или вот в этих людях, с которыми, можно сказать, пуд соли съел? Он задумчиво покачал головой и отвел глаза. Не мог он так просто ответить. Ох уж этот председатель, умеет разбередить человеку душу!
И вдруг среди наступившей тишины раздался дребезжащий голосок старого Пила:
— Чем болтать, лучше за работу приниматься. Когда-нибудь мы ее кончим. Ну, не в этом году, так в следующем!
Дружок торговца Ванчига Гончиг исподлобья глянул на Пила, но ничего не сказал. «В конце концов, промолчавший всегда в выигрыше», — подумал он.
— Ладно, товарищи, — со вздохом сказал Дооху. — Не очень-то откровенный разговор у нас с вами получился. Сегодня холодно. Расходитесь по палаткам, разведите костры. Завтра ожидается потепление. Утром наверстаем упущенное. С минуты на минуту из объединения привезут несколько бараньих туш, будет из чего приготовить горячий обед. И еще — простите меня, если сурово с вами разговаривал.
— Сурово, говоришь, сынок? — усмехнулся Пил. — Да я в старину от нойонов такое слыхивал, чего нынче и во сне не услышишь!
— Разве дело в сытном обеде? — сказал Цамба. — День короткий, до темноты надо поработать как следует.
— А ну, товарищи, бери инструмент — и за мной! — скомандовал Лувсанпэрэнлэй, совестясь встречаться глазами с председателем.
— Погодите, — попытался остановить рабочих Дооху, — отдохните сегодня. Завтра я снова к вам наведаюсь, тогда и потолкуем еще раз.
— Отдыхать некогда! — возразили ему рабочие, разбирая брошенный инструмент. — От безделья только мерзнешь.
Дооху вскочил в седло, погнал коня. Тугой ком стоял у него в горле, слезы навернулись на глаза, замерзая ледяной коркой на коротких ресницах. Что было б, выполни бригада свою угрозу разойтись по домам? Конечно, бригада не бросит строительство. Просто накопилась усталость, захотелось к домашнему очагу. Людям нужна забота. Не только суп из свежей баранины, не только доброе слово. Нужна реальная, конкретная помощь. Так что ж такое счастье? «Счастлив ли ты сам, Дооху? — спросил себя председатель и твердо ответил: — Да, счастлив». Пройдут годы, отзвенят над Гоби десятки весен и зим, и объединение «За коммунизм» станет объединением «Коммунистическое». Тогда над этими землями прольются искусственные дожди, навсегда отступит засуха, на огромных пустошах зашумят яблоневые сады, а в объединении появится свое промышленное предприятие, например, по переработке шерсти или по производству химических удобрений. Или оба сразу. Приводить в движение станки и механизмы будет энергия солнца. Это все — в долине реки Халиун-Гол. А по соседству, в местности Шаргын-Гоби, начнут выращивать белоснежный хлопок и, может быть, виноград. Все земли будут возделаны, только, пожалуй, один кусок останется нетронутым. Пусть потомки видят, какой была прежде эта земля, которая зовется Шаргын-Гоби — Рыжая пустыня.
Дооху размечтался и даже не заметил, как заговорил сам с собою вслух. Его лошадь, почуяв свободные поводья, давно перешла с рыси на шаг, но вдруг испуганно вздрогнула и резко шарахнулась в сторону. Седок спохватился и натянул поводья. «Однако, приятель, сдается, ты претендуешь на роль монгольского Жюля Верна!» — воскликнул Дооху и пустил лошадь вскачь.
Вот, наконец, и центральная усадьба. Первым делом Дооху направляется на молодежную стройку, где уже воздвигались первые метры стен.
— Здравствуйте, ребята! — приветливо кричит Дооху. — Где ваш секретарь?
— Магнай у секретаря партячейки. Хотите взглянуть на чертежи, председатель, как дело подвигается?
Дооху внимательно рассматривает чертежи, усевшись на какой-то ящик и разложив их прямо на коленях, потом идет разыскивать Сурэна и Магная. Застает он их у входа в контору. Оба о чем-то горячо спорят, но при виде председателя замолкают.
— Продолжайте свой разговор, — предлагает Дооху, здороваясь с каждым из них за руку.
— Да мы уже все обсудили,
