она заставит себя справиться с чем угодно, лишь бы помочь человеку, невероятным образом сохранившему чистую душу, выбраться из этого дома.
Или, по крайней мере, хотя бы из этой кровати, к которой он был сейчас почти что прикован.
* * *
Прошло несколько дней, чуть больше недели. Лукас отошёл после того, что с ним сделали в подвале – в конце концов, его били не для того, чтобы покалечить, а лишь для того, чтобы причинить сиюминутную боль. Для этого необязательно было наносить серьёзные повреждения, и Эосфор довольно быстро пошёл на поправку.
Уже через три дня после произошедшего он смог перебраться в коляску, пусть и с помощью Хлои. Через четыре – они снова взялись за музыку, Лукас вспоминал, заново знакомился с гитарами. Харрис перебирала что-то на тонких струнах укулеле, без определённой цели, лишь для того, чтобы издавать хоть какие-то звуки. Эосфор пару раз поправлял её, но они пока что даже толком не играли настоящие песни – только мелодии. Если бы у Хлои спросили об этом, она бы ответила, что это для выражения общего эмоционального состояния, настройки на нужные чувства, мысли. С Лукасом они это особо не обсуждали – просто усаживались рядом и в какой-то момент ловили свою волну, если он не хотел ни о чём говорить.
Когда зазвучали более весёлые мелодии, девушка поняла, что поступила правильно, не нагружая сразу своего пациента тяжелыми беседами. Они оба старались избегать лишнего контакта с хозяином дома, и до сих пор это не обсуждали – Харрис каждое утро оглядывалась, входя в комнату Эосфора, стараясь подметить любое изменение. Если бы Годфри разозлился и поставил камеру, чтобы следить за ними, девушка должна была бы понять это раньше, чем они бы выдали себя, сказав что-то компрометирующее.
Но хоть Лукас и перешёл к музыке быстрее, подвижнее, всё чаще Хлоя замечала, как тоскливо он смотрит в сторону окна. Проветривать комнату было недостаточно, Эосфор, конечно, немного окреп, но ему не хватало солнца и свежего воздуха. Конечно, он и в психбольнице их видел нечасто, но в палате у него не было окна – а в этой комнате оно было. И Лукаса наверняка манила улица, сад. Солнце, ветер – ему было это нужно. Он ничего не говорил ей, чтобы, видимо, не показаться требовательным, или слабым, но Харрис не могла не заметить, как он задерживал взгляд на окне. Ему было тяжело, а она – медлила, не зная, как заставить себя пойти к Годфри и объявить о новом решении. Мимоходом – казалось, неправильно. Пойти лично и серьёзно поговорить – неприятно, ведь воспоминания о том моменте в комнате Лукаса были ещё свежи.
Так что Хлоя продолжала тянуть, заставляя совесть молчать и постоянно находя причину, по которой ещё было рано идти к Эосфору-старшему и высказывать ему свои взгляды на лечение его сына.
Так продолжалось несколько дней. Однажды утром, после завтрака, Харрис отвезла Лукаса обратно в его комнату. Сама – отошла на пару минут к себе в комнату, чтобы принести укулеле и ещё пару вещей. Задержалась, быстро отвечая на сообщение матери, потом – взяла то, что хотела взять, и поспешила обратно. Толкнула дверь, вошла в комнату Лукаса, уже открыла рот, чтобы что-то сказать – и остановилась. Мучительно сдавило где-то в горле, будто чувство вины превратилось в удавку.
Эосфор дотянулся до окна и открыл его. Но это было не так уж необычно – с его ростом он легко мог это сделать. Дело было в другом – они часто приносили с собой какие-то булочки или печенье наверх, чтобы лишний раз не спускаться за перекусом. Хлоя старалась не отходить от своего подопечного ни на шаг, ему самому – тем более сложно было это сделать. Поэтому у них стоял термос с чаем, и был запас чего-нибудь пожевать.
И вот сейчас Лукас этот их запас тратил. Причём, не на себя – подъехав совсем близко к открытому окну, он протягивал в него руку. С этой руки одновременно что-то клевали сразу двое голубей. Видимо, Эосфор накрошил печенья, и сейчас угощал своих незваных гостей. Не замечая, что Харрис уже пришла, он наблюдал за птицами и улыбался. Хлоя вспомнила, как мечтала увидеть его улыбку снова, как хотела вернуть ему прежнюю жизнь – и совесть, вырвавшись из плена разума, дала ей оплеуху. Девушка закусила губу. Она, наконец, решилась – больше просто невозможно было смотреть на мучения Лукаса, лишённого возможности не то, что вернуться к старой жизни, а даже выходить на улицу.
Харрис подошла поближе и негромко покашляла. Эосфор вздрогнул, обернулся к ней. Птицы оказались наглыми, их появление Хлои как раз не напугало. Лукас высыпал оставшиеся крошки на карниз под окном, где сидели голуби, и отодвинулся от окна. Отряхнул руки, потянулся было к гитаре, но Харрис остановила его – коснулась плеча, быстро улыбнулась.
– Я скоро вернусь, – пообещала она. Эосфор чуть приподнял брови, искренне удивляясь, что доктор нарушила их распорядок дня. – Не волнуйся, – сказала девушка, – я быстро, – и покинула комнату.
Лукас хотел было последовать за ней, хотя бы выглянуть в коридор, но Хлоя быстро комнату заперла – это было странно. Не то, чтобы девушка делала это впервые – на ночь его всегда закрывали, отец объяснял это тем, что не хотел, чтобы его сын, выбравшись из комнаты, как-то себе навредил. В детстве он был подвержен лунатизму, и, хоть лунатить в инвалидной коляске было бы сложно, Хлоя не стала с ним спорить и просто соблюдала все эти внешне нехитрые правила. Эосфор нисколько на это не обращал внимания – в конце концов, верно, он был в плену, и запертая дверь была, наверное, меньшим из неудобств. Ему, честно говоря, и не хотелось покидать свою комнату – когда он сделал это не так давно, пусть и не по своей воле, в итоге, всё кончилось издевательствами в подвале. Воспоминания были свежи.
Но вот то, что девушка заперла его днём, настораживало. Когда она отлучалась, то никогда не запирала дверь, чтобы позволить Лукасу выехать хотя бы в ванную комнату. Днём дома всегда кто-то был, и если Харрис куда-то отходила, то ненадолго, и Эосфор просто не успел бы ничего натворить. Его это вполне устраивало, он был благодарен девушке за эти маленькие лёгкие нарушения приказа его отца. И сейчас она вдруг «ненадолго ушла», закрыв его на замок. Что это могло значить?
Лукас растерянно посмотрел на гитары, что по-прежнему покоились на
