— Поднимите руки.
Они послушались.
— Попрыгайте.
Снова послушались. Я открыла рот.
— А теперь закройте глаза и заткните уши.
От удивления я икнула. Это что же — магия Разума? Но… а как же я?! Почему Эмирин отделила меня от остальных?!
Ректор между тем сошла с кафедры и медленно приближалась к нашей парте, не сводя с меня улыбающихся глаз…
Я встала, чтобы не чувствовать себя совсем уж глупо, и спросила, запинаясь:
— А… а я? Эт-то же… магия Разума? А почему в-вы меня не заколдовали?!
Эмирин засмеялась, остановившись в каком-то шаге от меня.
— Это магия Разума, Шани, ты права. Но дело не во мне, а в твоём амулете.
— В амулете?..
— Да. Понимаешь, Триш обожала эксперименты. И однажды она решила попробовать сделать амулет, защищающий от магии Разума…
Я вцепилась ногтями в парту, как утопающий — в плот.
— Ты ведь знаешь, что от магии Разума не существует защиты? Ей захотелось создать такую защиту. И спустя три года она её создала. Амулет, который висит у тебя на шее, блокирует мою магию Разума по отношению к тебе.
Я была не в силах отвечать. Просто вытаращила глаза и хлопала ими, как глупая кукла.
А Эмирин сделала шаг вперёд и взяла меня за руку.
— Не говори никому об этом, Шайна. Пожалуйста. И всегда прячь свой амулет под рубашку. Это важно, понимаешь?
Я кивнула. Профессор Аррано понимающе улыбнулась, отпустила мою руку, отвернулась и пошла назад к кафедре.
— Постойте… — Я кашлянула, и она остановилась, обернулась. — Если это амулет Триш… как он попал к моей маме? Триш… знала её?
Несколько секунд Эмирин молчала. А потом ответила, тихо и как-то очень мягко:
— Я думаю, если Риш отдала твоей маме амулет, то да, она знала её.
— А вы? Вы — знали?
Ректор отвела взгляд.
— Нет, Шани. Я не знала твою маму. — Она прерывисто вздохнула и добавила: — Но я бы очень хотела её узнать.
41 ***
Рональдин Аррано
У Дин всегда были проблемы с общением. Это странно и удивительно, ведь она нравилась всем без исключения из-за своего удивительного дара. Она унаследовала от родителей магию Разума, только в гораздо меньшем объёме — Рональдин могла воздействовать только на животных — а на людей действовала её эмпатия. И если чужие эмоции Дин не чувствовала, стоило собеседнику надеть амулет против эмпатии, то от непроизвольной симпатии по отношению к ней нельзя было защититься даже амулетом.
Ей это не нравилось. Она чувствовала себя неловко и мучилась от осознания того, что никто из тех, кто рядом, не испытывает к ней искренних чувств.
Дин с самого детства всё казалось обманом. Она улыбалась и была милой, но ни с кем по-настоящему не могла сойтись. А с определённого возраста даже перестала пытаться делать это, полностью сосредоточившись только и исключительно на родителях, братьях и сёстрах. Братьев у Рональдин было трое, а сестёр — две. Она любила их, но ближе всего ей были родители. Именно поэтому она так злилась на Дрейка, разрушившего счастье её семьи.
Конечно, Дин понимала, что он не виноват, но не могла не злиться. За то, что разрушил, и за то, что относился к ней только как к маленькой девочке. Она долго страдала из-за этого в детстве, и даже — теперь было стыдно — ревновала Дрейка. К маме. Как та девушка, его студентка… Только вот Дин тогда была ребёнком, в отличие от неё. И, повзрослев, поняла, насколько глупа была эта ревность.
Было очень странно, и в то же время приятно, встретить вдруг Шайну. Эта угрюмая девушка с удивительной улыбкой, казавшаяся одновременно и сильной, и ранимой, понравилась Дин сразу. В первый день Шайна была настолько сосредоточена на себе, что совершенно не замечала воздействие эмпатии Рональдин, а потом… Потом Дин вдруг поняла — ей интересна эта девушка, названная именем погибшей сестры. Странное совпадение… а может, своеобразный «привет» из прошлого? Дин не знала, а спрашивать маму не хотела. Она до сих пор помнила слова отца, сказанные очень давно Аравейну, главному придворному магу. Рональдин не должна была услышать эти слова, но она услышала… и запомнила.
— После предательства Триш и смерти Шайны… я боялся, Эмирин умрёт.
Больше Нарро ничего не сказал, но маленькой девочке, любившей маму всем сердцем, оказалось достаточно. Дин знала — мама сильная, очень сильная, — так что же там могло случиться, из-за чего она чуть не умерла?
Поэтому Рональдин не спрашивала об этом ни у Нарро, ни у Эмирин. А они не рассказывали.
И вот — Шайна… Дин, конечно, было интересно, кто назвал подругу так, но она хорошо понимала — иногда лучше оставлять прошлое в прошлом. И это, возможно, как раз такое прошлое…
В любом случае — их знакомство началось с интереса Дин к Шайне, точнее, к её имени. И этот интерес перерос в симпатию уже к концу первого дня. Именно потому что Дин чувствовала, как её эмпатия будто пролетает сквозь Шайну, не задерживаясь в ней, и… и потому что она видела, что сидящая напротив неё девушка искренна во всех своих чувствах. Она была как раскрытая ладонь, и Дин хотелось пожать эту ладонь и поддержать её.
А потом появилась Мирра, и всё совсем запуталось. Среди оборотней не было тех, кому нравился свой пол, волкам это было несвойственно. Поэтому Рональдин не очень понимала, что такое с ней происходит.
Её тянуло к Мирре. Так, как когда-то давно тянуло к Дрейку, только тогда это были чувства девочки, теперь же…
Хотелось подойти, прижаться, обнять, поцеловать. Но не это казалось Рональдин самым страшным, нет. Ужаснее всего было то, что иногда, когда Мирра говорила что-то своим жёстким голосом или смотрела прямо и остро — Дин хотелось встать в так называемую «позу подчинения». На колени, потом вытянуться и опереться руками о землю, призывно поводить бедрами и порычать…
Странно… и глупо. Мирра — девочка, кроме того, она не оборотень. У людей нет никаких «поз подчинения».
Ну, наверное…
Когда Рональдин вошла в кабинет ректора, Эмирин сидела за столом и что-то писала. Подняла голову, улыбнулась и кивнула на свободный стул.
— Как ты, волчонок?
Она всегда называла так своих детей. «Волчонок». Всех — и мальчиков, и девочек. И это звучало настолько тепло, что её сразу хотелось обнять и поцеловать.
Вот и Дин тоже захотелось. И она не стала сдерживать себя — обошла стол, обняла маму, и только потом вернулась и села на предложенный стул.
