не мог дозвониться! — Дима разозлился и был готов вступить в словесную перепалку. Но из Сырцова пар уже вышел. Он посмотрел на Диму собачьими глазами и признался:
— Обосрался я, Димон. С ног до головы. — Но вдруг раздражение опять вскипело в нем. — Зажравшиеся ленивые козлы! За что я им деньги плачу?!
— Какие козлы? — поинтересовался Дима. Сырцов опять остыл.
— Неважно. Считай, что главный козел — я, Сырцов Георгий Петрович.
— Что делать будем, Жора?
— А что делать? Частый бредень в руки и — по мелководью. Авось повезет.
— А конкретнее?
— Пойду коллегам в погонах в ножки кланяться, чтобы информацией поделились.
* * *
В диспетчерской молодой человек перед экраном внимательно следил за красной точкой, которая медленно-медленно приближалась к тонкой голубой ленточке — Волге. Раздался строгий селекторный голос, голос Василия Андреевича.
— Как у них дела?
— Идут по графику. К двадцати трем часам будут у Волги, — сообщил молодой человек.
— Никаких непредвиденных остановок?
— Никаких. Только у запланированных заправок.
— Я не хочу связываться с ними по телефону. Вся информация — от тебя. Сообщишь, когда они переберутся на ту сторону. Ну и, естественно, если что — форс-мажорное. Понял?
— Так точно. — Селектор умолк, и молодой человек вновь вернулся к экрану.
* * *
Полуприсев на корточки и длинно вытянув искривленную шею, телохранитель Ванилин висел на самодельной веревке, прикрепленной одним концом к прутьям решетки камеры. А другой конец был петлей, которая и лишила жизни так необходимого Лапину свидетеля. Составляли протокол дознаватели, громко перечисляя все предметы по часовой стрелке, снимал отпечатки эксперт, рассматривал, осторожно прикасаясь, мертвое тело тюремный врач. Лапин равнодушно стоял в стороне рядом с красномордым битюгом надзирателем, который коряво объяснял:
— Я, как положено по распорядку, через каждые пятнадцать минут. Уходил — он на койке лежал, на очередной обход пошел, а он уже висит. — И постарался заглянуть Лапину в глаза. — Когда он успел из рубашки веревку свить, ну никак не пойму!
— Вот и я не пойму, — солидаризовался с ним Лапин и, зайдя в камеру, поднял с пола рвань — остатки рубашки, из которой была сделана роковая петля.
— Юра, — позвал Лапин. Юра подошел к нему. — Ты не помнишь, в какой рубашке он был, когда мы его брали?
— Да вроде в этой, — сказал Юра и добавил, честно признаваясь: — Хотя не помню.
— Именно «вроде», — согласился с ним Лапин и вернулся к надзирателю с лоскутом в руках: — Ты его видел в этой рубашке?
— Так точно. У нас жарковато, и он сразу снял пиджак. И в этой рубашке остался.
— Может, он у вас переоделся?
— Никак нет, товарищ полковник. Переодеваться у нас запрещено.
— По-моему, мы привезли его в рубашке со светло-голубыми полосками. — Лапин поднес к глазам надзирателя лоскут. — Здесь какие?
— Зеленые, — определил цвет надзиратель. — А, может, вам показалось, товарищ полковник?
— Я тебе не товарищ, — тихо сказал Лапин. — За пятнадцать минут и переодеться успел, и крепкую веревку из тряпочек соорудить… За сколько тебя затарили, вертухай?
Не дожидаясь ответа, Лапин развернулся и пошел к выходу. Уже в коридоре его догнал сильно сочувствующий Юра.
— Константин Георгиевич, вы куда?
— Думать, Юра, — не поворачивая головы, ответил Лапин.
— О чем? — беспокойно поинтересовался Юра.
— Обо всем. О том, что у нас теперь нет главного свидетеля. О том, что у нас никогда не будет убийцы. О том, что два убийства чудесным образом на наших глазах превращаются в два самоубийства. О том, что мы, лишенные каких-либо доказательств, должны послушно с этим согласиться.
* * *
У себя в кабинете подполковник Геннадий Васильевич Казаков как бы в недоумении широко распахнул глаза и сказал укоризненно:
— Ты, Жора, как будто никогда по земле не топал, все забыл. Ну какие в рядовом отделении могут быть всероссийские сводки? Хорошо, что пока хоть московскую присылают. Тебе, как сталинскому соколу, надо все выше и выше!
— А тебе, как горьковскому буревестнику, не кажется, что меня там ожидает буря?
— Вполне возможная вещь. Верхнее начальство не любит вашего брата.
— Если бы только брата. Ну посоветуй что-нибудь, Гена.
— Это пожалуйста, потому как родом из Страны Советов. Что-что, а насоветовать могу по всем вопросам такого…
— Ты давай по моему вопросу.
Подполковник Казаков сморщился, лицом изображая думу. Потом спросил:
— Какие у тебя отношения с Костей Лапиным?
— Всякие, — мутно ответил Сырцов.
— То-то и оно. Вы все время с ним цепляетесь не по делу. Но все-таки попытайся раздобыть сводки у него. Он нынче в замечательном настроении: какую организацию киллеров ликвидировал! Может, и снизойдет до тебя по причине временного добродушия.
— Ты его когда-нибудь добродушным видел? — ехидно полюбопытствовал Сырцов.
— Видел. Однажды. Когда он тебя с теми ювелирами умыл.
— Считаешь, что можно ему личико подставить, чтобы он еще раз умыл?
— Тебе эти сводки обязательно нужны?
— Обязательно. И чем быстрее, тем лучше.
— Тогда подставляй.
* * *
Они сидели в кабинете Лапина. Тихо сидели, то есть молча. Лапин на своем месте, привалившись грудью к краю письменного стола, и Юра на стульчике в углу. В дверь деликатно постучали. Лапин поднял голову и спросил у Юры:
— Кого еще там черт несет?
— Не знаю, — закономерно ответил Юра.
— Входите! — крикнул Лапин, и на пороге вмиг оказался Сырцов.
— Привет, — дружелюбно сказал незваный гость.
— Тебя кто сюда пустил? — недобро поинтересовался Лапин.
— Я при входе в вашу контору Гришу встретил. Он меня и впустил. И рассказал кое-что.
— Трепло несчастное.
— Он, Костя, подо мной в МУРе два года ходил. Вот и поделился по старой памяти с бывшим начальством. — Сырцов без спроса подошел к письменному столу и уселся на стул при гостевом аппендиксе. — Решил поначалу не беспокоить тебя своими делами, а потом подумал, что смываться при таком раскладе непристойно.
— А ты, как всегда, чистюля. Пристойно, непристойно.
— Певец этот, Витольд, был твоим агентом, Костя?
— Витольд был моим другом. — Лапин вдруг резко встал, в три шага добрался до сейфа, со звоном открыл и извлек оттуда ноль семь «Черноголовки». — Юра, иди к столу. И стаканы прихвати. Витьку помянем.
Закусон был походный: треугольники порции плавленого сыра «Виола» в круглой коробочке, а разлив — капитанский: каждому по полному стакану. За красные хвостики раздели мягкие сырки, подняли емкости. Глядя только на стакан, Лапин произнес:
— Я виноват перед тобой, Витя. Не смог уберечь. Прости.
И в три глотка опорожнил стакан. Молча — а что говорить? — приняли свои дозы и Сырцов с Юрой. Уничтожая сивушный дух, не то жевали, не то сосали податливые сырки. После паузы первым вступил в разговор утешитель Юра:
— Вы
