–А-а, – устало сказал Гибсон, – обойдусь и так.
Студияпомещалась в особом строении, стоявшем за домом. Ее построили дляпользовавшегося необъяснимой славой викторианского члена Академии. К нелепопышному входу в студию вели накрытые тентом ступеньки. Тент поддерживали гипсовыекариатиды, от которых Трой не захотела избавиться, найдя их забавными. Теперьмежду кариатидами стоял, разительно с ними не сочетаясь, огромный “млинзи”, производившийв своем темном костюме ненамного менее сильное впечатление, чем в львиной шкуреи браслетах. Он держал правую руку он в нагрудном кармане и полностью онперекрывал проход.
–Добрый вечер, – сказал Аллейн.
–Добрый вечер, сэр, – откликнулся “млинзи”.
–Я – собираюсь – войти – внутрь, – раздельно произнес Аллейн. Поскольку никакойреакции не последовало, он повторил фразу, постучав себя по груди и ткнувпальцем в дверь. ” Млинзи” выкатил глаза, по-военному четко развернулся,стукнул в дверь и вошел в студию. На его зычный бас ответил другой, еще болеезычный, затем послышался голос Трой:
–А, это Рори.
“Млинзи”отступил в сторону и Аллейн, уже начавший побаиваться, что потеряет контрольнад собой, вошел внутрь.
Возвышениедля натурщика находилось в дальнем конце студии. С ширмы, которую Тройиспользовала в качестве задника, свисала львиная шкура. Перед нею, расставивноги и разведя руки, возвышался Громобой – при всех регалиях, сверкающий орденами,золотыми аксельбантами и оружием.
Трой,скрытая четырехфутовым холстом, возилась с палитрой. На полу валялись дванаспех сделанных углем наброска. В зубах она сжимала кисть. Она обернулась инесколько раз с силой кивнула мужу.
–Хо-хо! – воскликнул Громобой. – Рори, голубчик, прости, я не могу отсюда сойти.Как видишь, мы работаем. Уходи! – рявкнул он “млинзи” и добавил что-то резкоена родном языке. Охранник вышел.
–Я приношу тебе извинения за него, – величественно произнес Громобой. – Совчерашней ночи он нервно относится к моему благополучию. Я позволил ему поехатьсо мной.
–У него, похоже, рука не в порядке.
–Да. Ему сломали ключицу.
–Вчера?
–Да. Тот, кто напал на него, кем бы он ни был.
–Врач его осматривал?
–О да. Врач, обслуживающий посольство. Доктор Гомба. Хороший человек. Прошелподготовку в госпитале Святого Луки.
–Он что-нибудь сказал о причинах перелома?
–Удар, нанесенный скорее всего ребром ладони, поскольку никаких признаковприменения оружия не обнаружилось. Это, собственно, не перелом – трещина.
–А что говорит об этом сам “млинзи”?
–Он слегка расширил свое, довольно скудное, описание вчерашних событий. Говорит,что кто-то ударил его по основанию шеи и вырвал из рук копье. Кто это был, онне имеет понятия. Я должен извиниться, – учтиво прибавил Громобой, – за то, чтоявился к вам, не договорившись заранее. Срок моего пребывания в Лондоне сократился,а я уверен, что никто, кроме твоей жены, не сможет написать моего портрета, имне не терпится его получить. Поэтому я, как мы выражались в “Давидсоне”,плюнул на китайские церемонии, взял да и приехал.
Тройуже держала кисть не в зубах, а в руке.
–Если хочешь, останься, милый, – сказала она мужу, награждая его одной из редкихсвоих улыбок, все еще пронимавших его до самого сердца.
–Если не помешаю, – откликнулся он, стараясь, чтобы в голосе его не прозвучалаирония. Трой покачала головой.
–Нет-нет-нет, – любезно промолвил Громобой. – Ничего, кроме удовольствия, намтвое общество не доставит. Не считая того, – прибавил он с раскатистым смехом,– что я не смогу тебе отвечать. Я прав, маэстро? – спросил он у Трой, котораяему не ответила. – Не знаю женского рода для слова “маэстро”, – пожаловался он.– Нельзя же сказать “маэстра” или “маэстрица”. Это было бы дурным вкусом.
Тройиздала какой-то шелестящий звук.
Аллейнуселся в видавшее виды кресло.
–Раз уж я здесь и пока я не стал помехой вашей работе... – начал он.
–Мне, – перебил его Громобой, – ничто не может помешать.
–И отлично. Я вот подумал, не сможет ли Ваше превосходительство рассказать мнечто-нибудь о двух людях из числа вчерашних гостей?
–Наше превосходительство может попробовать. Он такой смешной, – как бы в скобкахзаметил Громобой, обращаясь к Трой, – с этими его “превосходительствами”.
Иопять к Аллейну:
–Я уже рассказал твоей жене о “Давидсоне”.
–Я имею в виду брата и сестру Санскритов.
Громобойпо-прежнему улыбался, но губы его сомкнулись.
–Я бы немного изменил позу, – сказал он.
–Нет, – откликнулась Трой, – не двигайтесь.
Еерука уже летала над холстом.
–Санскриты, – повторил Аллейн. – Оба очень толстые.
–А! Да. Я знаю эту пару.
–У них есть связи с Нгомбваной?
–Коммерческие. Да. Они были импортерами галантерейных товаров.
–Были?
–Были, – без малейшего смущения ответил Громобой. – Теперь все распродали.
–Ты знал их лично?
–Мне их представляли.
–Они с охотой покинули страну?
–Полагаю, что нет, раз они теперь возвращаются.
–Что?
–По-моему, они собираются вернуться. Какие-то изменения в их планах. И сколько японял, вернуться они хотят немедленно. Вообще они мало что значат.
–Громобой, – сказал Аллейн, – были у них какие-нибудь основания затаить противтебя злобу.
–Совершенно никаких. А что?
–Простая проверка. В конце концов, кто-то ведь пытался убить тебя на приеме.
–Что ж, ты не оставил для этого ни малейшей возможности. Как бы там ни было, онискорее должны испытывать ко мне благодарность.
–За что?
–Они же возвращаются назад при моем режиме. Прежнее правительство обошлось сними довольно круто.
–Когда было принято решение? О возможности для них снова обосноваться вНгомбване.
–Дай подумать... я бы сказал, около месяца назад. Может быть, несколько раньше.
–Но когда я навещал тебя три недели назад, я своими глазами видел Санскрита наступенях его магазина. И там как раз закрашивали его имя.
–Вот тут ты ошибся, дорогой Рори. Скорее, я думаю, его подкрашивали заново.
–Понятно, – сказал Аллейн и, промолчав несколько секунд, спросил: – Они тебенравятся? Санскриты.
