но лишь в марте следующего года было прямо названо имя Фуке в качестве виновника дурного управления финансами. Он был вызван для допроса. Обвиняемый выдвигал различные возражения, утверждая, что он не может сообщить палате многие особо секретные сведения. Он имел право докладывать лишь покойному Мазарини и самому королю. Фуке жаловался на конфискацию принадлежавших ему бумаг, которые будто бы содержали доказательства его невиновности. В ответ бывшему сю-ринтенданту предъявили собственноручно написанный им план обороны Бель-Иля, что могло считаться доказательством государственной измены. Фуке был потрясен, увидев эту бумагу. Об ее существовании он успел забыть и считал давно уничтоженной. Пытаясь оправдаться, Фуке уверял, что это были лишь какие-то туманные проекты, вызванные охлаждением его отношений с Мазарини, что после примирения с кардиналом эти пустые мечты были полностью забыты и он, Фуке, даже сам предлагал Бель-Иль королю.
Данные, собранные палатой, говорили о другом: Фуке уже принял меры к осуществлению своего плана, закупил корабли якобы для торговых целей, а в действительности для организации собственного военного флота, рассчитывая на поддержку друзей, занимавших посты комендантов ряда крепостей. В планы Фуке входила и попытка развернуть агитацию за созыв Генеральных штатов — сословного представительства, не собиравшегося уже почти полстолетия, с целью опереться на них в сопротивлении королю. Все это казалось правдоподобным. Ведь сторонники павшего министра не дремали и после его ареста. Были выпущены памфлеты в его защиту, наиболее известный из них был написан поэтом Пелиссоном. Это способствовало известному повороту общественных настроений в пользу обвиняемого. (Вольтер писал о Фуке, что «писатели спасли ему жизнь» [217].)
Выступления Фуке на суде получили широкое распространение и были частично опубликованы. Он добился дозволения взять двух адвокатов, в чем раньше ему отказывали (это не разрешалось в делах, касающихся государственной измены). Впрочем, Фуке мог беседовать со своими адвокатами только в присутствии д’Артаньяна. Судебное разбирательство все более затягивалось, к крайнему неудовольствию Людовика XIV. Король фактически отстранил от ведения дела председателя палаты, не оправдавшего его надежд. Руководство процессом было поручено канцлеру Сегье. Были заменены и другие лица, но даже эти меры не очень ускорили ход процесса. Фуке, которого тем временем перевозили из одной парижской тюрьмы в другую (побывал он и в Бастилии), иногда переходил в наступление, подвергая сомнению протоколы заседаний, обвиняя Кольбера в подлогах или напоминая Сегье его собственное двусмысленное поведение в былые годы, когда канцлер поддерживал тайные связи с испанцами [218].
Два докладчика палаты, представившие к концу 1664 г. свои заключения по делу Фуке, разошлись в оценках. В обоих заключениях Фуке признавался виновным в растратах и расточительстве казенных средств, но лишь один из докладчиков инкриминировал ему оскорбление величества и государственную измену. Палата большинством голосов отвергла предложение присудить обвиняемого к смерти и ограничилась приговором к конфискации имущества и пожизненному изгнанию из Франции.
Король открыто заявлял, что без колебаний утвердит смертный приговор. Поэтому он воспринял столь мягкий, по его мнению, вердикт палаты как вызов: ведь Фуке с его энергией мог за границей сколотить новое состояние и стал бы насмехаться над наказанием, которому его подвергли. Вскоре члены палаты испытали на себе всю силу королевского раздражения. Одни из них лишились своих постов, другим предложили покинуть Париж. Вопреки обычаю, по которому король должен был либо согласиться с приговором, либо смягчить его, на сей раз Людовик изменил решение палаты в совершенно противоположном смысле. Взамен изгнания Фуке был приговорен к пожизненному тюремному заключению. Бывшего министра под строгой охраной направили в крепость североитальянского города Пинероля, принадлежавшего тогда Франции. В Пинероле Фуке предстояло провести в суровом заключении последние пятнадцать лет своей жизни. Надежды друзей, что он будет вскоре помилован, не осуществились вследствие неугасавшей ненависти Людовика XIV к осужденному.
Еще современники недоумевали: в чем причина не ослабевавшего со. временем королевского гнева? Одна из загадок — полная пассивность и беззаботность Фуке накануне ареста. Ведь он имел более чем достаточно времени, чтобы оставить далеко позади любых преследователей, укрыться на Бель-Иле (остров охранял нанятый им гарнизон), наконец, просто бежать за границу на одном из своих кораблей. Трудно представить, что Фуке ничего не было известно о надвигавшейся опасности, о действиях его врагов, включая Кольбера и все еще неугомонную герцогиню де Шеврез. Был ли Фуке болен, дал ли усыпить себя лестью или твердо рассчитывал на поддержку парижского парламента, где имел немало сторонников, или, наконец, он предпочитал публично оправдаться? Или, может быть, он знал такие тайны, которые, как он считал, могли быть его верной защитой (на это Фуке не раз намекал впоследствии)?
Людовик XIV неплохо разгадал характер своего опального министра: если он и владел какими-то секретами, то не проговорился об этом ни на процессе, ни во время долгих бесед в тюрьме Пинероля с другим заключенным — герцогом Лозеном[219]. Когда Фуке умер, в Париже ходили упорные слухи, что бывший сюринтендант финансов отравлен по приказу короля. Это дало новую пищу для толков, которые потом расцвечивались домыслами и фантазией ученых и романистов и способствовали включению едва ли не самого известного процесса во Франции того времени — суда над Фуке — в историю внесудебной расправы с узником, носившим железную маску на лице. Впрочем, какая-то связь между ними, несомненно, существовала и в действительности.
Трехвековая загадка таинственного арестанта в железной маске все еще остается нерешенной, несмотря на то что ей посвящена уже целая библиотека книг. Когда-то история эта имела политическое звучание, в ней ярко выразился монархический произвол, пресловутое королевское lettres de cachet, нередко безымянные приказы об аресте, режим бесправия для подавляющего большинства населения Франции в период абсолютизма. Потом история узника с железной маской перешла в разряд исторических тайн, неразгаданность которых время от времени создает основу для различных экстравагантных теорий. Кого только не пытались объявить «железной маской». Брата-близнеца Людовика XIV и Мольера, герцогов Бофора и Вермандуа, короля Карла I, казненного в 1649 г. английскими республиканцами, и его внука герцога Монмаута — незаконного сына Карла II, обезглавленного в 1685 г., немца — мальтийского рыцаря, армянского патриарха и т. д. Однако постепенно круг претендентов сужался.
Достоверно известно, что 12 сентября 1698 г. «маску» доставил в Бастилию новый губернатор этой тюрьмы уже знакомый нам бывший мушкетер Сен-Map. В дневнике помощника коменданта Бастилии Дю Жюнка сказано, что Сен-Map привез с собой своего старого узника, которого он держал под стражей в Пинероле. Когда Сен-Map покидал пост губернатора крепости Пинероля, там содержалось пять государственных преступников. Стараниями и остроумием исследователей, тщательно проанализировавших переписку Сен-Мара с его начальником — знаменитым
