Матвей.
Я подумал, как это удивительно: я и сейчас иногда ругаюсь точно так же. Хотя даже не помню его голос.
Кажется, он принял решение. Бросился к своей машине. Склонился над буксирным устройством. Рванул рычаг, отключил какие-то электрические разъемы. Затем рванул дверь и уселся за руль.
Коротко проскрежетал стартер, и мотор завелся. Фары зажглись, и мутная тьма нехотя расступилась – но ушла недалеко. Небольшой автомобиль сдвинулся с места, вагончик остался стоять. Матвей резко рванул руль в сторону, развернул машину и остановился.
Призраки повернули свои морды – как мне показалось, с неудовольствием. Издали они грозились своими мечами и ружьями. Им оставалось проползти не более сотни шагов, и они подступили бы вплотную. Я уже видел, что за первым рядом солдат-мертвецов вырастает и второй, а за вторым – третий. Эти последние бойцы были поновее: они носили мундиры времен Второй мировой, рваные и выцветшие, зато со злобными значками вроде двойной молнии.
Снова хлопнула дверь прицепа, и на пороге появилась моя мама. Матвей опустил стекло водительской двери.
– Маша, останься с сыном, – сказал он. – Не бойся. Я скоро вернусь. Мне нужно… позвонить. По работе. Ты же знаешь, здесь телефон плохо ловит.
– Кому ты собрался звонить? – рассердилась моя мама. – Ты не можешь подождать до утра?
Она не видела призраков. Меня не зря называли полукровкой: моя мама была самой обыкновенной девушкой. Она даже не подозревала, какие чудеса ее окружают и какие опасности ей грозят. Она так и не узнала об этом до самого последнего дня. До этого самого дня.
– Не волнуйся, – сказал ей мой отец. – Я скоро вернусь. А ты иди в дом… погода меняется. Наверно, будет гроза.
Она взялась за ручку двери. Сделала вид, что возвращается, но не двинулась с места. Тогда он помахал ей – и мне. И через силу улыбнулся.
– Привезу Ежику что-нибудь вкусненькое, – сказал он. – Вернись в дом. Пожалуйста.
И он нажал на газ. «Нива», оставшись без прицепа, легко вырвалась из липкой грязи и покатилась прочь. Армия мертвецов, которую видел только я, бесшумно ринулась за ним. Их было много. Вблизи их лица казались расплывчатыми, как медузы в море. Они размахивали оружием, спешили, обгоняли и отталкивали друг друга. Кажется, среди них встречалась даже кавалерия. Их серые ряды тянулись и тянулись, редели и, наконец, иссякли.
Матвей увел их прочь и пропал навсегда. Они убили его. Ослепили, столкнули с обрыва и снова сгинули, будто их и не было.
Он увел их, иначе они убили бы нас всех.
Мне хотелось кричать. Я ничего не мог изменить. Я не мог переделать прошлое. Я не мог спасти своего отца, как он спас меня. Снова и снова это случается со мной, думал я – и скрипел зубами, как волк.
Меня выбросило из этой локации так же неожиданно, как я туда и попал.
– Теперь ты видел? – спросил Гройль.
Я кивнул. Слезы, кажется, так и не показались на моих глазах, и я был этому рад. Я не хотел плакать при нем.
– Теперь ты веришь?
Я снова кивнул.
– Показать тебе еще кое-что?
Я просто закрыл глаза.
Щелчок – и я снова был внутри. В том чертовом времени и в том чертовом пространстве. Мой сон повторился в точности.
Я лежал в своей кровати за прочной сеткой и прижимал к груди Пушистика. За окном висел предрассветный туман.
Я слышал, как кто-то ходит там, снаружи. Сухие сучья хрустели под чьими-то ногами. Фиолетовые тени скользили по стенам вагончика. Стекло покрылось изморозью, как если бы северные олени Санта-Клауса надышали на него с улицы, но я был уже большим и понимал, что в июле не бывает никакого Санта-Клауса.
Мне было холодно и страшно.
Кто-то остановился у двери. Взялся за ручку. Дверь подалась и понемногу начала отворяться. За ней клубился черный туман, и этот туман потихоньку втекал внутрь.
Я, который был тогда, дико заорал, и тот я, который был сегодня, услышал свой собственный детский голос.
На этом месте я всегда просыпался. Но не сегодня.
Над сеткой я видел того, кто вошел. Черная фигура с бледным лицом. Черный человек был закутан в бесформенный черный плащ. Черный капюшон скрывал лоб, но холодные глаза светились, как фары на моем игрушечном грузовике.
Я закричал еще громче. Он поднял руку, и у меня перехватило горло от ужаса. Я сжал белого щенка, будто он мог меня защитить. Пушистик еле слышно подал голос (в нем была устроена простенькая пищалка).
– Кто это? – спросил черный человек. – Дай мне.
Он протянул руку, и мои пальцы сами собой разжались.
Мой Пушистик в его руке казался маленьким и совершенно беззащитным. А этот черный медленно поднес его к глазам. Тщательно осмотрел и обнюхал (я видел, как его уродливые волосатые ноздри шевелятся, когда он втягивает воздух). Я решил, что он сейчас разорвет моего щенка или проглотит, и это было самым страшным переживанием в моей маленькой жизни.
Я хотел крикнуть «отдай» (я уже умел говорить), но от страха не мог произнести ни звука.
– Спокойно, маленький Сергей, – сказал черный человек. – Я заберу твою собаку на память… чтобы ты не забыл меня. До встречи, Сергей.
Он уже вышел за дверь, когда я тихо заплакал. Я плакал все громче и громче. Я звал маму, но она не возвращалась. Я знал, что она не вернется. Знал сейчас – но знал и тогда.
Я плакал, а наша старая видеокамера лежала на столе и записывала мой плач, пока у нее не сел аккумулятор.
Сегодняшний Гройль смотрел на меня так же пристально, как тогда, и снова я не мог понять, что означает его пронзительный взгляд. Я бы мог подумать, что он жалеет меня, если бы не знал наверняка, что это невозможно.
Гройль сунул руку в карман кожаного плаща.
– Я же обещал, что мы встретимся, – сказал он.
В его руке был потертый белый игрушечный щенок-хаски с голубыми глазами. Какой же он теперь крошечный, подумал я.
– Ты еще не понял, зачем я забрал его десять лет назад? – спросил он. – Ты когда-то любил этого щенка, как живого. И даже больше, чем живого. С тех пор в нем жила часть твоей души, как сказали бы те глупцы, кто в это верит. Таким образом, я присвоил эту часть души, дорогой мой Сергей. Это было нужно… хотя бы для того, чтобы мы снова встретились.
Он повертел щенка в руках. Поднес к губам и поцеловал в черный пластмассовый нос. Я вздрогнул.
