Приказание его было немедленно исполнено. Спустя две-три минуты я уже лежал на верхней кормовой палубе на трех мягких кожаных подушках, взятых из мебели кают-компании, а Брайс подносил к моим губам чашку с дорогим ромом.
Я почти машинально сделал глоток-другой и, встретившись взглядом с боцманом, прочел на его лице, как мне показалось, нечто похожее на сочувствие. Мне захотелось воспользоваться этим, чтобы в последний раз высказать свой протест.
– Брайс, – сказал я ему, – вы не подлый шпион и не злой человек, как этот мерзавец! К чему же вы хотите мучить и терзать меня, вместо того, чтобы разом бросить меня за борт?
Он молча отвернулся в сторону; то же сделали, точно по команде, и все остальные, окружавшие меня.
Между тем море все еще волновалось и бурлило, насколько я мог судить о том по боковой и килевой качке судна, но мне казалось, что ветер начинал слабеть. Во всяком случае, волны уже не заливали корму. Валькер по-прежнему был у руля, а Брайс и Вик-Любен, усевшись в нескольких шагах от меня, по-видимому, вели между собой серьезную беседу.
Несколько матросов спали, растянувшись на палубе. С лестницы, ведущей в кают-компанию и зиявшей, точно черная разверстая пасть, как раз напротив меня, доносилась однообразная пьяная песня, которую тянули пять-шесть хриплых, нестройных голосов.
При этом сознание моего ужасного положения и страшной неизвестности касательно всех, кто мне был так дорог, до того ясно ощущалось мной, что у меня невольно выступили слезы на глазах.
Ко мне вернулись отчасти силы, потому что хотя и с трудом, но я мог уже теперь поднести руку к своим глазам и смахнуть с ресниц эти слезы, которых я стыдился. Не знаю, заметил ли это движение Вик-Любен, но только он вслед за этим встал и подошел ко мне.
– Я только что беседовал с Брайсом, – начал он весьма развязно, – он полагает, что мы не уклонились в сторону от надлежащего пути и что менять паруса нет никакой надобности. А вы какого мнения?
При этом в моем мозгу мелькнула догадка, подсказанная мне тупой наивностью вопроса мулата. Мне сразу вспомнился разговор, слышанный мной с час тому назад, когда я лежал под парусом, совершенно накрытый им, так что эти господа не могли видеть меня.
Теперь я понял: так как ни Вик-Любен, ни Брайс, ни один из матросов не могли справиться с судном и вполне сознавали это, то, не имея другого выхода и чувствуя свою полную беспомощность, они были вынуждены обратиться за помощью ко мне. Этому-то обстоятельству я и был обязан жизнью.
Я закрыл глаза и размышлял обо всем этом, а когда снова раскрыл их, то увидел Вик-Любена все еще передо мной, тревожно ожидавшего моего ответа.
– Вы, как вижу, ничего не смыслите в управлении судном, ни вы, ни остальные, и нуждаетесь в моих советах и указаниях? Не так ли? – спросил я, глядя на него прямо в упор.
Этот прямой вопрос, которого он, очевидно, совсем не ожидал, так смутил его, что он не знал, что ответить.
– Нет… не то, чтобы мы ничего не знали!.. Мы знаем, но только вы знаете лучше нас! – уклончиво проговорил он.
Но я, конечно, попал в точку и решил тут же воспользоваться этим.
– Неправда! Вы ровно ничего не знаете – ни вы, ни остальные! – сказал я ему. – Ручаюсь вам, что не пройдет и двадцати четырех часов, как все вы будете на глубине трех тысяч футов под водой, на радость голодным акулам, если только ветер станет свежеть!..
Несколько матросов с напряженным вниманием прислушивались, как я заметил, к нашему разговору. Затем стали постепенно подходить ближе и наконец обступили нас полукругом.
– Умеете ли вы хоть определить направление судна? Нанести известную точку на карту? – допрашивал я, постепенно возвышая голос. – Знаете ли вы применение морских карт? Имеете ли хоть малейшее понятие, что такое градусы долготы и широты?.. Умеете ли соотносить пропорции парусов с силой ветра и определять угол и направление рей согласно силе и направлению ветра? Нет, вы не имеете обо всем этом ни малейшего представления!.. Я это знаю и вижу, а потому не завидую вам и вашему положению в данный момент. Вы смело можете считать себя погибшими!..
– Нет, почему же, если вы согласитесь давать нам указания относительно того, что нам следует предпринимать! – льстивым, заискивающим тоном возразил Вик-Любен.
– А почему я должен это делать? Уж не из благодарности ли за то, что вы всадили в меня две пули?.. Или для того, чтобы, как только я приведу вас в надежную гавань, вы имели удовольствие всадить в меня дюжину других пуль? Нет, извините, не на дурака напали!
По-видимому, это рассуждение показалось им крайне убедительным. Все они невольно повесили носы и приуныли.
Некоторое время все молчали, но Вик-Любен, со свойственным ему нахальством и бесстыдством, первый поднял голову и проговорил:
– Во всяком случае, если мы пойдем ко дну, то ведь и вы также пойдете вместе с нами! Следовательно, вам прямой расчет помочь нам добрым советом…
– Как можете вы знать мои расчеты! – воскликнул я. – Какой у меня может быть расчет сохранять свою жизнь теперь, когда все те, кто мне дороги, быть может, уже умерли!..
Под этим скрытым вопросом таились болезненное сомнение, трепетная, слабая надежда узнать что-либо о моих дорогих. Почувствовал ли это Вик-Любен, понял ли он, что это дает ему всесильное оружие против меня, верное средство заставить меня сделать то, чего он хочет, – не знаю, но только, подумав немного, он продолжал:
– А что, если бы все они были живы и никто, кроме Белюша и двух слуг, не был убит? Что, если ваш отец получил бы только одну пулю в руке да удар ножа в спину за свое упорство и непокорность?.. Что, если командир был бы только ранен в обе ноги?.. А остальные все в добром здравии заперты в капитанской каюте? Что бы вы сказали на это?
Я вздохнул свободней. Сердце запрыгало у меня в груди от неожиданной радости при этом известии, и вся кровь, какая еще оставалась во мне, прилила к лицу. Возможно ли, в самом деле, чтобы отец мой был жив, а также Розетта и все остальные, и никто не убит, кроме Белюша и двух несчастных слуг? Конечно, даже притом, что все это правда, положение было ужасное: какую убийственную ночь должны были провести все они там, внизу, запертые в капитанской каюте, бок о бок с пьяной оравой матросов, бесчинствовавших в кают-компании! Но все же, пока они были живы, не все еще было потеряно – при условии, конечно, что все это была не сплошная ложь, так как никаких доказательств, подтверждающих слова Вик-Любена, не было у меня! Во всяком случае, необходимо было хитрить, оттягивать время и смотреть, что будет дальше.
– Послушайте, Вик-Любен, – сказал я, раскрывая глаза, – я, конечно, не знаю, что вы замышляете против нас и как намерены поступить, и мне весьма трудно поверить, чтобы намерения ваши не были в высшей степени зверски и жестоки. Но не в этом дело! В данный момент, несомненно, вы нуждаетесь во мне, иначе – я в том убежден – вы без дальнейших рассуждений давно бы выбросили меня за борт на съедение акулам. Но счастлив ваш Бог, что вы не успели этого сделать, так как нельзя даже представить себе тех страшных опасностей, каким вы подвергали себя, собираясь управлять судном, не зная даже самой азбуки морского дела. Это положительно чудо, что «Эврика» еще не пошла ко дну со всеми парусами в эту самую ночь, в тот момент, когда ветром сломило брам-стеньгу. Стоит только погоде еще раз измениться к худшему, – а на это в данный момент девяносто девять шансов из ста, так как барометр стоит на «переменно», – то могу вас уверить, вам не придется прожить и двух часов… Вы это чувствуете и сознаете, и я отлично понимаю, что только этому обстоятельству я обязан и жизнью, и тем уходом, каким вы сейчас окружили меня.
