Бунтовщики потупились, и из этого я легко мог заключить, что в точности выразил сокровенную мысль каждого из них.
– Вам нужно, чтобы я принял на себя управление судном, это для вас совершенно необходимо, и я, пожалуй, согласен взять это на себя, – продолжал я. – Я буду говорить вам, что следует делать, в какой момент прибавить или убавить паруса или же изменить направление, буду говорить, куда держать руль. Каждый день в полдень я буду делать по солнцу вычисления и затем сообщать вам, где мы находимся в данный момент. Ежедневно я буду высчитывать приблизительно пройденный путь… Ну, словом, я буду нести все обязанности капитана судна и приведу «Эврику», куда вам будет угодно и куда вы не можете прийти без меня…
– Ну, да! Ну, да! – хором загалдели десятки голосов в порыве глупой радости.
– Ну, да! – повторил я за ними с невольной едкой усмешкой. – Но я сделаю это только на следующих условиях: во-первых, вы должны сейчас же дать мне возможность убедиться своими глазами в том, что отец мой жив и что командир, его дети и их няня тоже все живы… Во-вторых, вы обязуетесь обращаться с ними хорошо и прилично, предоставив в полное их распоряжение кают-компанию и все каюты, и не будете отказывать им ни в чем, что необходимо или даже просто полезно для них… В-третьих, обязуетесь сохранить всем нам жизнь и высадить нас, где вы сочтете это для себя безопасным и удобным…
– Быть может, вы потребуете еще, чтобы я обязался доставить каждому из вас по двадцать тысяч ливров годового дохода? – нахально спросил Вик-Любен, когда я закончил перечень своих условий.
– Нет, этого я не требую, – ответил я невозмутимо спокойно, как бы поняв его слова в прямом смысле. – Я отлично знаю, что главной побудительной причиной ваших действий в данном случае была корысть, желание присвоить себе богатство коменданта. Потому-то я и не потребовал от вас даже хотя бы самой незначительной доли их для детей его или для него…
– Да, небольшого труда стоило нажить эти богатства вашему командиру! – насмешливо перебил меня Вик-Любен. – Ровно столько же, сколько и нам было взять их.
Это замечание было сочувственно встречено матросами.
– Не в этом дело, – поспешил я заявить негодяю. – Мы здесь собрались не для обсуждений разных побочных вопросов, а для того, чтобы уладить серьезное дело. Вам нужен человек, который сумел бы привести «Эврику» в избранный вами надежный порт. И таким человеком среди вас являюсь один я, это неоспоримо! Я и изложил вам свои условия. Ваше дело теперь обдумать, обсудить и решить, удобны ли они для вас и согласны ли вы выполнить их…
И как бы для того, чтобы дать им нагляднее понять, что решение мое бесповоротно, и вместе с тем дать им время обдумать, я отвернулся и закрыл глаза.
Мне было смешно, как матросы стали один за другим, точно нехотя, отходить в сторону тяжелой, ленивой поступью, грузно волоча за собой ноги, затем подзывали товарищей, не присутствовавших при моем разговоре с Вик-Любеном, и долго рассуждали между собой вполголоса. К чему должны были привести эти обсуждения и совещания?.. Мне казалось, что я уже заранее угадываю, чем должно было кончиться дело… Вик-Любен на все согласится, все пообещает, а затем, без дальнейших церемоний, не исполнит ни одного из своих обязательств. Это так просто и так удобно! Но в данный момент для меня было важно только одно: узнать наверняка, действительно ли мой отец и все мои дорогие друзья еще живы. А все остальное было уже не так важно.
Глава XVI. Командир поневоле
Спустя каких-нибудь четверть часа, не более, Вик-Любен и Брайс одни подошли ко мне. Я прочел бешенство в глазах мулата.
– Ну, а что бы вы, например, сказали, – гневно воскликнул он, – если бы вместо того, чтобы соглашаться на ваши условия, мы бы просто предложили вам выбор между тем или другим: или вы будете служить нам, как хороший офицер, или сейчас же будете присутствовать при том, как старого пирата, его детей и вашего отца привяжут к мачте и будут бить плетьми до крови?
Я, конечно, не мог предвидеть такого оборота дела и не старался даже скрыть того чувства ужаса и негодования, какое мне внушала эта перспектива.
– Я скажу вам на это, – отвечал я, – что одного предположения подобной низости и подлости было бы достаточно, чтобы заставить меня решиться скорее дать изрубить себя на куски, чем оказать вам хотя бы малейшую услугу!.. Вам известны мои условия… Теперь могу добавить к этому, что они бесповоротны и что я ни на йоту не отступлюсь от них!
Они вторично вернулись к группе матросов, неподвижно сидевших на своих местах в ожидании моего ответа. Опять началось совещание, на этот раз длившееся, впрочем, недолго.
– Мы решили временно согласиться на ваши условия! – проговорил Брайс от имени всего почтенного собрания. – Но не забудьте, что при малейшей попытке нарушить ваши обязательства, при малейшем признаке измены мы будем знать, как приняться за вас…
Да, действительно, они знали, эти негодяи!.. Но, в сущности, не все ли равно! Был уже сделан громадный шаг вперед, а в положении такого рода нельзя было предъявлять слишком строгих требований относительно внешней формы договора.
– В таком случае это дело решенное, – сказал я, – теперь остается только приступить к выполнению первого пункта нашего условия: показать мне так, чтобы я мог убедиться своими глазами, что отец мой и все друзья мои живы…
Начались новые совещания, толки и обсуждения этого затруднительного вопроса. Одни предлагали спустить меня в кают-компанию, другие не хотели этого допустить. Они, очевидно, опасались, чтобы между мной и остальными их пленными не завязалось опасных отношений, могущих грозить их безопасности. Конечно, наиболее разумное мнение имело наибольший успех, и потому было решено вывести отца моего к выходу лестницы и поручить ему передать мне, что Корбиак, Розетта, Флоримон и Клерсина живы. И ничего более, ни слова, ни звука! Я со своей стороны также не должен был произнести ни единого слова; затем всякие дальнейшие отношения с заключенными кают-компании строго мне воспрещались. Я немедленно согласился, признавая его, в сущности, вполне естественным с точки зрения бунтовщиков и ввиду их собственных интересов.
Прошло более получаса. Я начинал уже беспокоиться из-за столь продолжительной проволочки, когда у люка, ведущего вниз, в кают-компанию, наконец, появился мой отец, которого несли на носилках два матроса. Он был бледен как смерть, но жив. Слабым голосом он произнес слова, которых я ожидал от него с таким болезненным нетерпением, и не прибавил к этому ни слова, но долгий взгляд его, полный тоски, нежности и муки, сказал мне все, чего он не мог выразить словами.
Я отвечал ему, послав рукой безмолвный поцелуй; затем носилки скрылись в люке лестницы.
Статья вторая нашего уговора была уже гораздо легче исполнима и потому не представила особых затруднений.
Чтобы доказать мне, что требование мое исполнено и что ни одного матроса не остается более в кают-компании, Вик-Любен и Брайс выстроили передо мной весь экипаж. Недоставало только одного человека, некоего матроса по имени Смис, нашего марсового матроса. Я спросил о нем.
