- Потому что это важно, Сенедра. Даже ты не настолько глупа,чтобы... - Он оборвал себя на полуслове, недоверчиво глядя на корзинку в рукеГариона. - Где ты это взял? - спросил он.
- Не думаю, чтобы тебе было это очень интересно, Рэн Боурун.Почему-то толнедрийцев подобные вещи приводят в расстройство.
- Не из воздуха же ты их вылепил? - с подозрением спросилимператор.
- Нет. Я просто кое о чем попросил деревья в вашем саду. Онис радостью согласились мне помочь.
- За какого потрясающего парня ты вышла замуж, Сенедра! -воскликнул Рэн Боурун, жадно пожирая вишни глазами. - Поставь-ка их сюда, моймальчик.
Сенедра наградила своего мужа ослепительной улыбкой, взяла унего корзиночку и поставила рядом с отцом. Потом рассеянно взяла одну ягодку иположила ее в рот.
- Сенедра! Прекрати лопать мои вишни!
- Я просто проверяю, спелые они или нет, отец.
- И болвану ясно, что они спелые, - сказал Рэн Боурун,вцепившись в корзинку. - Если хочешь вишен, пойди и нарви сама. - Он не спешавыбрал самую сочную ягоду. - Восхитительно, - произнес он, причмокивая и щурясьот наслаждения.
- Только зачем выплевывать косточки на пол, отец? -упрекнула его Сенедра.
- Мой пол, хочу - и плюю на него, - огрызнулся он. - Ивообще ты ничего не понимаешь. В этом вся прелесть - выплевывать косточки.
Он съел еще несколько вишен.
- Не будем обсуждать, откуда они взялись, Гарион, -великодушно сказал он. - Строго говоря, это противозаконно - заниматьсяколдовством в Толнедрийской империи, но можно разочек закрыть на это глаза.
- Спасибо, Рэн Боурун, - улыбнулся Гарион. - Я тебе оченьблагодарен.
Ополовинив корзинку, император удовлетворенно вздохнул.
- Мне уже лучше, - сказал он. - Севенна обычно приносила мневишни в такой же корзине.
- Моя мама, - сказала Сенедра Гариону.
Взгляд Рэн Боуруна затуманился.
- Я так по ней тоскую, - тихо произнес он. - Жить с ней былоневыносимо, но я с каждым днем по ней все больше тоскую.
- Я ее плохо помню, - задумчиво проговорила Сенедра.
- А я помню ее очень хорошо, - сказал Рэн Боурун. - Я бы всюимперию отдал за то, чтобы еще хоть разок с ней увидеться.
Сенедра взяла его изможденные руки в свои и вопросительнопоглядела на Гариона.
- Ты можешь? - Глаза ее были влажными от слез.
- Я не совсем уверен, - в замешательстве ответил он. - Я,кажется, знаю, как это делается, но я никогда не видел твоей матери, и мне надобы... - Он замолчал, собираясь с мыслями. - Вот тетушка Пол смогла бы, но... -Гарион подошел к постели умирающего императора. - Попробуем, - сказал он, взявза руки Сенедру и ее отца.
Это оказалось невероятно трудно. Память Рэн Боуруна былазатуманена возрастом и долгой болезнью, а у Сенедры сохранились толькоотрывочные воспоминания о матери. Гарион сконцентрировался и сосредоточил всюсвою волю. На лбу его выступили капельки пота, когда он напряженно пыталсясоединить все эти зыбкие воспоминания в единый образ.
Свет, проникавший сквозь тонкие занавески на окнах,потускнел, как будто на солнце нашло облачко, раздался негромкий звон, словногде-то залились золотые колокольчики. Комната вдруг наполнилась едва уловимымлесным ароматом - запахом мха, листьев и хвои. Стало еще темнее, а звон и запахсделались ощутимее.
А затем у изножья постели умирающего императора возникло неясное,окутанное дымкой свечение. Оно становилось все ярче, пока не возник зримыйобраз Севенны. Она была немного выше своей дочери, но Гарион сразу же понял,почему Рэн Боурун так обожал свое единственное дитя. У любимой жены императорабыли такие же прекрасные волосы, рассыпающиеся непослушными кудрями, оливковая,с золотистым отливом кожа и такие же огромные зеленые глаза, светившиесялюбовью.
Севенна медленно обошла вокруг кровати, и тут Гарион увидел,откуда исходил звон колокольчика. В ушах у Севенны были золотые сережки в формежелудя, так нравившиеся ее дочери, внутри которых всякий раз, когда онаповорачивала голову, мелодично позвякивали два крошечных язычка. Гариону вдругни с того ни с сего пришло на ум, что точно такие же сережки лежат у его женына туалетном столике в Риве.
Севенна протянула руку к мужу. На лице Рэн Боуруна появилосьудивление, на глаза навернулись слезы. "Севенна", - произнес ондрожащим голосом, силясь оторвать голову от подушки. Он высвободил своютрясущуюся руку из руки Гариона и потянулся к ней. На мгновение, казалось, ихруки соприкоснулись, а потом Рэн Боурун глубоко вздохнул, откинулся на подушкии жизнь покинула его.
Сенедра еще долго сидела, держа руку отца, а запах леса иэхо маленьких золотых колокольчиков постепенно исчезали из комнаты. В окнезабрезжил свет. Наконец она поднялась и обвела комнату безразличным взглядом.
- Здесь, конечно, надо проветрить, - рассеянно произнеслаона. - Может, срезать цветы, чтобы в воздухе был сладкий запах. - Онарасправила покрывало на кровати и печально поглядела на тело отца. Затемповернулась к мужу. - Ах, Гарион, - простонала она, бросаясь в его объятия.
Гарион обнимал ее, гладил по волосам, успокаивал, как умел,и все это время смотрел на умиротворенное лицо императора Толнедры. Может, этобыла игра света, но ему казалось, что губы Рэн Боуруна тронуты нежной улыбкой.
Глава 11
Церемония похорон императора Рэн Боуруна XXIII из третьейдинастии Боурунов началась несколько дней спустя в храме Недры, бога-льваимперии. Главной святыней храма было золотое изображение львиной головы. Передалтарем стоял простой мраморный гроб, в котором лежал отец Сенедры, завернутыйв золотую ткань. Просторное помещение, разделенное на нефы рядами колонн, былопереполнено, все великие семьи Толнедры, забыв на время про распри исоперничество, пришли сюда, но не столько затем, чтобы воздать последний долгРэн Боуруну, сколько для того, чтобы выставить напоказ свои роскошные одежды идрагоценности.
Гарион и Сенедра, оба в глубоком трауре, сидели в конце просторногозала. По мнению Гариона, процедура была чрезмерно затянута. По решениютолнедрийских политиков, по этому печальному поводу должен был выступитьпредставитель каждого знатного семейства. Речи эти, как подозревал Гарион,заготавливались заранее, все они были излишне цветисты и крайне утомительны, иво всех прослеживалась одна и та же мысль: хотя Рэн Боуруна больше нет, великаяТолнедрийская империя продолжает жить. Многие выступавшие старались подчеркнутьсобственные заслуги перед покойным императором.
