– Итак, пуля рикошетом попала в тело? – переспросил Мейсон.
– Ваша честь, – вмешался Бюргер, – это всего лишьтеоретические рассуждения.
– Поскольку показания дает эксперт, – подчеркнул Мейсон, –его теорию следует рассматривать как результат тщательного и квалифицированногоизучения фактов.
– Это не имеет никакого значения, – с раздражением заявилпрокурор. – Я не вижу разницы.
– Вы не видите? – спросил Мейсон.
– Нет, – злобно ответил Бюргер, – я только понимаю, что вы,как утопающий, хватаетесь за соломинку…
– Хватит, – вмешался судья, – я попрошу стороны воздержатьсяот личных выпадов.
Мейсон вновь обратился к свидетелю:
– Направляясь сюда, на судебное заседание, вы не захватили ссобой фотографию входного отверстия пули, хотя и сочли, что это свидетельствуето рикошете?
– Нет, не захватил.
– Но вы сообщили прокурору о том, что рассказали сейчасздесь, на суде?
– Протестую, – прогремел Бюргер, – так как это никак неотносится к рассматриваемому делу и не является законным перекрестным допросом.
– Совсем напротив, – ответил Мейсон, – поскольку допросвыявил квалификацию эксперта и его предубеждение. Видимо, он сообщил все своиданные прокурору, а последний посоветовал ему не приносить в суд фотографиювходного отверстия пули и не говорить о нем, если ему не будет задан прямойвопрос. Из этого явствует, что прокурор сам воздействовал на свидетеля, преждечем вызвал его в суд.
– Ваша честь, я протестую! – воскликнул Бюргер. – Упомянутыеданные нельзя считать уликами, а защитник позволил себе задеть моюпрофессиональную репутацию. Я требую, чтобы он немедленно принес мне своиизвинения.
– Никак не могу взять назад свои слова, так как фактыговорят сами за себя. Если же я ошибаюсь, то прокурор может сам здесь же, всудебном заседании, спросить об этом у свидетеля.
– Абсурдно тратить время на такие пустяки.
Мейсон улыбнулся.
– Ваша честь, взгляните, пожалуйста, на лицо свидетеля, еслисчитаете, что это пустяки.
Свидетель смущенно топтался на месте, а его лицо было залитогустой краской.
– Ваша честь, – снова вмешался Бюргер, – я протестую. Цветлица свидетеля нельзя считать уликой.
Судья улыбнулся:
– Протест отклоняется. Прошу свидетеля ответить на вопрос.
– Я действительно изложил свою теорию мистеру Бюргеру, и онподумал…
– Не стоит рассказывать нам о том, что он подумал. Скажитенам лишь то, что он фактически сказал!
– Ваша честь, – снова вмешался Бюргер, – этонедобросовестно, нечестно и не относится к делу. Никого не касается частнаябеседа между свидетелем и прокурором. Кроме того, это никак не может явитьсяуликой.
– Склонен согласиться с вами, – сказал судья, – что частнаябеседа не должна обсуждаться на открытом заседании, однако лишь в том случае,если она не затрагивает специфических и точно очерченных вопросов, важных дляследствия. Но поскольку сейчас идет перекрестный допрос, то мистер Мейсон имеетполное право задавать наводящие вопросы.
– Хорошо, – произнес Мейсон, – я спрашиваю вас, мистерНокси: вы сказали окружному прокурору о том, что, по вашему мнению, пуля,вероятнее всего, ударилась о поверхность воды, а затем рикошетом попала в шеюубитого? И сказал ли вам прокурор, что вам незачем говорить об этом на допросев суде, так как он не считает нужным обсуждать этот вопрос публично?
– Нет, дословно это не совсем верно, – ответил Нокси.
– Ну а каковы же были его точные слова?
– Протестую, – заявил Бюргер.
– Отклоняю протест, – ответил судья, – так как вопроскасается специфической части беседы.
– Какое значение может иметь для данного процесса, чтоименно я сказал или о чем умолчал в беседе с данным свидетелем! – бушевалБюргер.
Мейсон ответил:
– Важно не то, что вы сказали свидетелю, а то, что данныйсвидетель сделал. Фактически он явился на судебное заседание и, выполняя вашеуказание, оставил важную для разбора дела фотографию у себя в конторе. Следуявашему совету, он также старательно избегал касаться важных пунктоврасследования, и лишь мое прямое требование ответить на вопросы заставило егонаконец сказать всю правду.
На основании этого, ваша честь, позволю себе сказать, чтовсякий свидетель, получивший подобный совет от прокурора, являетсяпредубежденным свидетелем, что, несомненно, будет ясно и для присяжных.
– Им и сейчас это ясно, – сказал судья.
– Но это не занесено в протокол заседания, а я прошу, чтобыв отчете было записано, что окружной прокурор пытался оказать давление насвидетеля и свидетель пробовал выполнить его указание.
– В протокол следует занести теорию, изложенную свидетелем вответ на вопросы, – сказал судья.
– Повторите все точно!
– Хорошо, – произнес Нокси, – окружной прокурор сказал мне,что незачем излагать в суде мою теорию. Если мне зададут прямой вопрос, то,конечно, я должен буду ответить правдиво, но ему было бы нежелательно, чтобы япо собственной инициативе высказал в суде свои соображения. Будет достаточно,сказал он, если я ограничусь ответами на вопросы, а он не будет задаватьвопросов, касающихся моих теорий и выводов.
– Сказал ли он вам, чтобы вы добровольно не излагали своютеорию?
– Да, сказал.
– Пока вам не поставят прямой вопрос?
– Да, что-то в этом роде.
– Сказал ли он вам, чтобы вы не приносили в суд фотографиювходного отверстия пули?
– Да, он сказал, что нет никакого смысла показывать еевместе с другими фотографиями.
Мейсон улыбнулся:
– Он не хотел, чтобы она оказалась среди тех, которые выпредставите в суд?
– Да.
– Чтобы не получилось, что вы случайно вынете из портфеляэту фотографию вместе с теми, которые вы раздали присяжным, и чтобы я неполучил случайно возможность взглянуть именно на нее?
– Я не знаю, что именно он думал. Мне он просто сказал, чтонет необходимости приносить в суд именно это фото.
– Точнее сказать, он просил не приносить его? – сказалМейсон, сделав ударение на отрицании.
– Да.
– Я кончил, – сказал Мейсон.
– Это все, – пробурчал Бюргер.
