На ферме Наполи не оказалось ни одного зеркала, я не могла даже посмотреть на себя. Друзья сыграли для меня роль зеркал, давая советы по поводу моего нехитрого наряда, пообносившегося после бегства из Парижа. Женщины одолжили мне платочек, расческу, брошь и даже жемчужное ожерелье.
Когда я пришла в гостиницу «Центральная», мне передали просьбу мужа подняться в номер 70. Слуга осмотрел меня с головы до ног и провел к двери. Я тихонько постучала. Хриплый голос заорал: «Войдите». Слуга вздрогнул и попятился, повторяя:
– Входите, входите!
Мне никак не удавалось повернуть ручку. Снова раздался голос Тонио:
– Я уже лег, поверните ручку вправо и входите же наконец.
Он действительно лежал в постели.
– Я выключил свет. Я уже засыпаю. Если хочешь, зажги лампу слева у двери.
– Нет, мне не нужен свет, – ответила я.
Я не видела его со времени нашей разлуки в Ла-Фейре. Он лежал с очень бледным лицом, наполовину скрытым подушкой, глаза прикрыты.
Я хотела его поцеловать. Я мечтала стиснуть его в объятиях, рассказать ему, как я ждала его, как я его люблю… Он закрыл глаза и пробормотал:
– Как же я хочу спать!
Тогда я начала медленно раздеваться. Тонио внезапно сел на кровати и остановил меня тем же хриплым голосом:
– Нет, нет, не стоит. Уже час ночи. А мне в три вставать. Мне надо успеть на поезд. Я возвращаюсь в Агей. Так что, дорогая…
– То есть мне едва хватит времени, чтобы зайти за вещами на ферму Наполи? – наивно спросила я.
– Нет, потом я еду в Виши. Когда вернусь, я посвящу вам больше времени. Самое благоразумное, что вы можете сделать, это сейчас же вернуться к вашим друзьям.
Слабым голосом я объяснила ему, что в это время невозможно найти такси, что идти пешком до фермы – это полчаса через поля, и дорога абсолютно темная.
– Послушайте, – серьезно начал Тонио. – Я действительно советую вам вернуться.
Мое сердце сжалось, все пламя разом превратилось в пепел. У меня не осталось больше ничего. Я закрыла глаза. Я не знала, кричать мне или плакать. У меня в сумочке лежало его последнее любовное письмо, где он говорил, что никогда больше не покинет меня… Я вынула его, перечитала и положила ему на подушку. Тонио посмотрел на письмо и не сделал ничего, чтобы удержать меня, когда я уходила в ночь, на темную дорогу, ведущую на ферму Наполи…
Мои друзья так и сидели кружком перед камином. Я вернулась как побитая собака. Ни слез, ни надежды не отражалось на моем лице. Что-то развалилось, сломалось внутри меня, и это выражалось в безостановочном покачивании головой слева направо, словно у человека, страдающего тиком, который постоянно мотает головой: «Нет, нет, нет, нет».
Я снова увидела Тонио. Видела ли я его на самом деле? Это невозможно. «Нет, нет», – качала я головой. Я подошла к огню, даже не посмотрев на лица друзей, обеспокоенных этим тиком, который постепенно усиливался.
Наконец я смогла тихо выговорить:
– Нет, нет.
– Что? Что – «нет»? Расскажи нам, Консуэло, что с тобой произошло? Ты видела своего мужа?
– Нет, да, нет, нет.
– Ты сошла с ума? – настаивал майор. – Ты нас пугаешь, объясни, что произошло.
– Нечего объяснять. Я не знаю, я видела его всего несколько минут. Он сказал мне, что хочет спать, чтобы я возвращалась домой, что когда-нибудь он приедет повидаться со мной. Мы даже не прикоснулись друг к другу.
Произнеся эту фразу, я наконец смогла расплакаться в объятиях майора.
– Ладно, ладно, представь себе, что ты его вообще не видела. Вот, выпей стакан виски.
Это оказалась та самая бутылка, которую я выпросила у маркиза де Гатальмина для Тонио. Майор обнаружил ее, хотя я спрятала бутылку, написав на этикетке «Для Тонио».
Он нашел ее и разлил на всех. Но так было даже лучше. Мои нервы не выдержали, и я начала громко смеяться. У женщин, которые безуспешно пытались меня успокоить, тоже начался приступ сумасшедшего хохота. Разожгли огонь, и поздно ночью капитан, награжденный орденом Почетного легиона, все еще распевал: «Он вернется на Пасху или на Троицу!»
Я не двинулась из своего кресла, и пиренейское солнце застало меня сидящей у огня и пытающейся понять тайны человеческого сердца. За мной присматривал майор. Время от времени он подбрасывал полено в огонь, ворошил угли, несколько раз, ни слова не говоря, погладил меня по волосам. Утром он заставил меня выпить чашку кофе. В горле у меня пересохло, я любила этот запах кофе с молоком, я смотрела на лицо майора, он казался мне добрым и красивым. Он протянул мне дымящуюся чашку из белого фаянса. Я медленно поднялась, и он произнес:
– Если ты любишь меня, поцелуй меня, мы поженимся, и я никогда тебя не брошу.
* * *
В полдень я проснулась на берегу реки. Майор склонился надо мной и веточкой щекотал мне лоб.
– Ты спишь, как ребенок. Посмотри, что я поймал, пока ты спала.
В ведерке у моих ног копошились раки.
– Пошли, мы их сварим. Захвати камни, разожжем костер, это будет наш обед.
Он направился к дому, неся меня на спине, внезапно растроганный моей хрупкостью, моим безумием, потрясенный невероятной любовью, которая разрывала мне сердце. Он хотел спасти меня. Я спросила его, как я очутилась в поле, потому что сама ничего об этом не помнила. Он рассказал, как принес меня сюда, спящую, на руках, вымыл мне голову, заставил меня выпить чистой воды и пел мне песни, пока я снова не забылась спокойным сном.
Придя в себя, я решила собрать букет полевых цветов. Мне попался клевер с четырьмя листиками. Мы с майором взяли себе по цветку, и я до сих пор вспоминаю его тогдашний совет: «Никогда не оглядывайся, помни, что в самых чудесных легендах тот, кто смотрит назад, превращается в каменное изваяние или соляной столб».
Насвистывая военный марш, он унес меня далеко-далеко к лесу.
* * *
А потом однажды я получила письмо от мужа, который приглашал меня пообедать в По. Я показала его майору.
– Тебе действительно нужно туда поехать? – спросил он меня.
Я тяжело вздохнула.
– Мне кажется, ты все еще страдаешь, – печально произнес он. – Поезжай, я довезу тебя на машине до деревни и подожду там, чтобы отвезти обратно.
Мы с мужем, как всегда, сидели друг напротив друга, словно ничего не произошло, обмениваясь заезженными фразами старых супругов: «Как поживают родственники? В поезде было много народу? Сегодня жарко. Погода портится, кажется, пойдет дождь. Ты хочешь есть? Советую тебе взять побольше риса. Сейчас его трудно достать…»
Тонио заметил клевер с четырьмя листочками, который я носила в медальоне на шее. Эта побрякушка заинтересовала его гораздо больше, чем я и все мои истории. Он без труда открыл медальон – у него были пальцы как у волшебника – и удивился.
