Я смеялась в одиночестве, бормотала имя Тонио, гладила письмо, как могла бы гладить своего ребенка. Я решила выбрать хороший ресторан и наконец-то нормально поесть. Я была исполнена смелости. С тех пор как я покинула дом своих хозяев, я ни разу не ела, сидя за столом, потому что в ресторанах, несмотря на то что они работали в три смены, у одинокой женщины не было ни малейшего шанса занять столик. Но в тот вечер я твердо решила усесться за столик, накрытый белой скатертью, и насладиться едой, это поможет мне благоразумно дождаться возвращения мужа.
Он вернется ко мне… Он ко мне вернется… И он писал, что никогда больше не покинет меня. Господь услышал мои молитвы. Он вернул мне любовь Тонио, я чувствовала, что Он благословил меня среди толпы, мне хотелось вознести хвалу Творцу прямо на улице. Мне с трудом удавалось сдерживать радость, я пританцовывала, идя по тротуару главной улицы По. Тусклый синий свет в сумраке затемнения указал мне ресторан. Множество голодных людей толкалось у входа и исчезало в дверях ресторана. В свою очередь я зашла в бар. От дыма, света, запахов из кухни и от всей этой толпы меня едва не стошнило, но я голодала уже несколько дней, питаясь исключительно сухими хлебцами и сыром, купленным у крестьян, даже без стакана чистой воды…
Мужчина средних лет, одетый в серый костюм с цветастым галстуком, лукаво поинтересовался, одна ли я. Я ответила:
– Раз вы сидите у стойки, не могли бы вы заказать мне порцию портвейна? Двойную. Я заплачу сама.
Он улыбнулся, заказал мне двойную порцию портвейна и сказал:
– Я вас угощаю, мадемуазель. Я один. На двоих столик получить гораздо проще. Я живу в По и знаком с метрдотелем, он даст нам столик в следующую смену. Садитесь на мое место у стойки.
Он приобнял меня за талию нежнее, чем просто по-дружески, и втащил на табурет. Я потягивала свой портвейн, мечтая о небе Африки, которое бережет моего мужа. Я забыла о мужчине в сером, который фамильярно поглаживал меня по голой руке. Он настаивал, чтобы я заказала еще портвейна. Я согласилась, и мы продолжали выпивать. Он рассказывал мне, как заработал состояние, торгуя подержанными галстуками, что никогда в мирное время не смог бы продать такое количество галстуков и что дела идут отлично…
Я была так счастлива, что его развязность меня не шокировала. С тех пор как я покинула Париж, это был первый ресторан, куда я наконец зашла поужинать. Надо снова начинать жить. Я оглядела публику. Возможно, среди клиентов окажется кто-нибудь из друзей? Лица, лица, сплошные лица, но я никого не знала. Плечи мои поникли. Я облокотилась о стойку и каждые пятнадцать минут заказывала новую порцию портвейна. У сердца было спрятано письмо-талисман, и я ничего не боялась.
Крепкие, мускулистые руки обхватили меня, и я услышала крик:
– Консуэло, Консуэло, неужели это ты? Пошли с нами.
– Консуэло, ты давно здесь? – произнес другой голос.
И вот уже я сижу за столиком, покрытым белоснежной скатертью, о котором я столько мечтала, окруженная тремя старыми товарищами Тонио – тремя его друзьями-военными, рисковавшими жизнью в этой войне. Капитан и два майора – все трое ранены, двое в ногу, третий в руку. Все трое в бинтах и на костылях. Благодаря этому нас обслужили по высшему разряду и принесли блюда лучше, чем остальным клиентам. Я вспомнила, что оставила мужчину в сером без всяких объяснений. Никто из этих троих не знал, что сталось с их женами после эвакуации из Парижа. Любая связь была запрещена, им приходилось оставаться в госпитале из-за ранений. Сначала они оказались в Биаррице, но, когда немцы заняли город, они бежали в По на стареньком грузовичке, который вела медсестра, прозванная ими «девой из Биаррица».
Я благословила небо за то, что оно послало мне настоящих друзей. Мы плакали, вспоминая о поражении, а к концу трапезы все трое хором воскликнули:
– Ты пойдешь с нами. У нас есть комнаты в небольшом отеле. Нас пятеро, с тобой будет шестеро. Женщинам предоставляются кровати, мужчины спят на полу.
Я пошла за ними как зверек, который наконец-то нашел пещеру, где можно укрыться. Мы пересекли двор, потому что комнаты располагались в мансардах: без простыней, без воды – комнаты для прислуги.
Придя в себя от пережитого, я предложила им:
– Я отвезу вас в свой дом в деревне, недалеко от По.
– Как, у тебя есть дом недалеко от По? Настоящий дом? В деревне? Это было бы слишком прекрасно, ты шутишь?
– Нет, вовсе нет. Сегодня я получила первое известие от своего мужа. Я побежала в гараж, где оставила машину, чтобы спрятать там свое сокровище – его письмо. И, представьте себе, обнаружила, что у меня есть еще десять литров бензина. Машинка у меня маленькая, десяти литров хватает на сто километров. Я поехала за город, туда, где жили мои знакомые, греческая семья. Их служанка убеждала меня: «Почему бы вам не поселиться в деревне?» Я ответила, что мне негде. Ее родители, предположила она, могли бы сдать мне Кастель-Наполи, большой дом на ферме, старинное здание, окруженное огромными колодцами с питьевой водой и смоковницами. Я поехала к ее отцу и за тысячу франков в месяц сняла этот дом, чтобы у Тонио был угол, где отдохнуть, когда он вернется. Я отвезу вас туда завтра.
– Не завтра. Сейчас же! Нам надоело спать на полу, – вскричали мои друзья.
Словно пехотный взвод, они мгновенно собрали сумки и сели в свою машину. Как военные, получившие боевые ранения, они имели право на некоторое количество бензина. Мы, можно сказать, взяли приступом Кастель-Наполи, каждый захватил себе комнату, и на огромной ферме началась почти семейная жизнь. Иногда в доме появлялись солдаты, которых перебрасывали из Африки в Англию, они приносили последние новости.
Мое ожидание на почте сократилось, потому что военные проходили в первую очередь. Но больше ни весточки от Тонио.
В кафе один из летчиков сообщил, что Тонио уже вернулся во Францию. Думаю, что с того дня я словно оглохла. Как он мог не предупредить меня? Это невозможно. Я получила письмо, мое письмо, его последнее любовное письмо. Письмо верности. Он клялся мне, что вернется живой, что больше никогда меня не покинет…
Я только что провела три удивительно спокойных месяца в окружении друзей-военных. Один из них, зная о моих страданиях, и сам чуть не плакал. Красавец капитан не понял, какую боль он причинил мне и что вызывало у меня такое потрясение и бурный поток слез. Майор расспрашивал его о демобилизации моего мужа, и тот ему все рассказал. И даже добавил, что он слышал, как Тонио говорил, что собирается поехать к своей семье в Агей.
Я была в отчаянии. Я с трудом вставала с постели, меня била дрожь. Ноги у меня подкашивались, словно у животного, умирающего в поле. Только смерть могла избавить меня от этой лихорадки ожидания.
* * *
Через несколько дней я получила телеграмму от мужа, в которой он назначал мне свидание в гостинице «Центральная» в По. На это свидание я пришла как сомнамбула. С того момента, как я получила телеграмму, друзья следили за каждым моим движением. Мое свидание было их свиданием. Они сели в кружок на кухне фермы и умоляли меня поскорее вернуться вместе с Тонио.
