Я от мыслей ночных устануИ гитарный возьму аккорд,А в Париже цветут каштаныВозле площади Ля Конкорд.Невесомые эти свечки,Что прохожих лишают сна,Хороши, но недолговечны,Как и наша с тобой весна.В юность собственную под старостьНе воротишься, хоть умри,А в Париже цветут каштаныНад дорожками Тюильри.Над московскою снежной крупкой,За которой придут дожди,Я кричу безнадежно в трубку:«Подожди меня, подожди!»А зачем меня ждать напрасноУ столетий на рубеже?Мне на этот веселый праздникЗа тобой не поспеть уже.А в Париже речная пристань,Разноцветная карусель,И везут катера туристовУ подножия Тур Эйфель.И смотрю я в окошко тупоНа двора проходного дно,Где моя возрастная группаСоревнуется в домино.А в Париже летит по кругуНескончаемый хоровод,И целует студент подругу,И никто никого не ждет.
Как-то исторически сложилось, что именно Париж, один из крупнейших и красивейших городов мира, стал местом, куда всегда стремилось и русское дворянство, и русская интеллигенция. Возможно, поэтому именно с Францией у России установились вековые культурные связи. При слове «Париж» сразу вспоминаются художники-импрессионисты, Тургенев, Хаим Сутин, Модильяни и Ахматова, Эдит Пиаф и Ив Монтан. Париж связан для нас с детским открытием Виктора Гюго, Александра Дюма, Проспера Мериме и всей замечательной французской литературы, которая давно сроднилась с русской.
Впервые я попал в Париж в далеком 1968 году. За год до этого моя песня «Атланты» неожиданно для меня, я в это время плавал в очередной экспедиции, заняла первое место на Всесоюзном конкурсе на лучшую песню для советской молодежи. И в 68-м году ЦК комсомола с подачи Ленинградского обкома комсомола решил меня направить в составе творческой группы при олимпийской сборной СССР во Францию на Зимнюю Олимпиаду в Гренобль. Я тогда планировал защищать в Москве в МГУ кандидатскую диссертацию. Уже был назначен срок защиты на февраль 68-го года, но, вспомнив, что «Париж стоит мессы», а тем более кандидатской, я немедленно отказался от защиты, перенеся ее на год, и поехал в Париж.
Во Франции мы пробыли три недели: четыре дня в Париже, а остальное время – в Гренобле. «По должности» (я входил в состав так называемой «творческой группы» при олимпийской сборной, вместе с другими артистами и композиторами) мы должны были время от времени выступать перед нашими спортсменами в Олимпийской деревне и перед французской «общественностью». Поскольку сам я на гитаре играть тогда не умел (и сейчас не умею), в качестве специального аккомпаниатора был оформлен актер театра комедии Валерий Никитенко. Уже в поезде «Ленинград – Москва» выяснилось, что на гитаре он тоже играть совершенно не умеет. После признания Валерий слезно просил его «не выдавать», поскольку очень хочется в Париж. В результате на концертах во Франции мне подыгрывали гитаристы из грузинского ансамбля «Орэро», и надо сказать, что такого роскошного аккомпанемента своим скромным песням за все последующие годы я не помню.
Это была замечательная поездка, хотя стоял февраль, и погода была не самая лучшая. По дороге в Гренобль мы два дня провели в Париже, по пути обратно тоже, и с моим первым открытием Парижа связано немало забавных историй. Поскольку ездили мы по системе молодежных организаций «Спутник», то жили в дешевой третьесортной гостинице. Зато расположена она была в самом центре Парижа рядом со знаменитым крытым рынком Ле-Аль – «чревом Парижа», как его назвал Золя, на месте которого позднее построили суперсовременный Центр Жоржа Помпиду. В составе творческой группы при олимпийской сборной были молодые артисты из Москвы и Питера. Помнится, всех нас тогда привлекала идея сексуальной революции, бывшая в те времена для советских людей запретным плодом. Хотя в Париже и помимо откровенных заведений на Пляс Пигаль было на что посмотреть. Эйфелева башня, Лувр, Пантеон, знаменитый роденовский Бальзак на бульваре Распай, Дворец Инвалидов, Нотр-Дам. Все это многообразие огромного таинственного города совершенно нас поразило.
Руководителем нашей делегации был впоследствии печально известный член ГКЧП, последний вице-президент СССР при последнем президенте Горбачеве Геннадий Иванович Янаев, который тогда был председателем КМО – Комитета молодежных организаций. Не знаю, что было в период августовского путча 1991 года, но, когда мы с ним познакомились, это был совершенно нормальный человек, хотя и сильно пьющий. Драматические события путча показали, что, вероятно, таким пьющим он и остался. Злые языки утверждают, что, когда Янаева пришли арестовывать, он спал, мертвецки пьяный на диване, положив под голову «ядерный чемоданчик».
Помню, что, когда мы пришли впервые на экскурсию в Лувр, Янаев сказал: «Безобразие какое, поставили бабу без головы на самом входе, – это была знаменитая античная статуя Ники Самофракийской, – а пива выпить негде». Его заместителем был первый секретарь ЦК комсомола Белоруссии Михаил Ржанов, прихвативший с собой из Минска во Францию ящик «Беловежской горькой», к которой они постоянно прикладывались. Однажды вечером в Париже Янаев с Ржановым неожиданно вломились к нам в номер в состоянии радостного возбуждения, усиленного «Беловежской горькой», и заявили: «Париж – город враждебной идеологии, и необходима постоянная бдительность. Поэтому, кто стриптиз еще не видел, разбились на боевые тройки – и на Пляс-Пигаль!»
В Гренобле нас расселили по одному в семьи французов, и я впервые ночевал в старом деревянном французском доме, питаясь с утра круассонами и сиротливо обживая огромную, непривычную советскому глазу, старинную многоспальную французскую кровать, поневоле вызывающую грешные мысли. Опекал меня сын хозяина студент Жан Франсуа, молодой человек, который учил русский язык. В мои обязанности входило участвовать в совместных концертах и других мероприятиях, а также обеспечивать культурной программой наших славных олимпийских спортсменов. Раз в день мы должны были собираться в культурном центре. Помню, как-то за общим столом один из гидов, вечно улыбающийся Пьер, привязался ко мне с неожиданным вопросом: «Александр, как вам понравился французский женщина?» Рядом со мной как раз сидел стукач, приставленный к нашей группе. «Не знаю», – ответил я, испуганно озираясь на соседа. «Почему не знаю?» – не унимался Пьер. «Языка не знаю», – досадливо отмахнулся я. Он долго морщил лоб, обдумывая мой ответ, и неожиданно закричал: «Зачьем языком? Руками!»
