Впрочем, об этом подробнее.
Как развлекается среднестатистическое дачное дитя, возжелавшее сладкой доли, в том случае, если бабкин буфет давным-давно обесчещен? Правильно: плавит сахарок на двухконфорочной газовой плитке, костерит бабку за жадность, после чего, нализавшись жженки до одури, огребает за траченую сковороду и отправляется на исправительную прополку. Собственно, этим нехитрым способом пользовалось большинство моих товарищей по несчастью. До 1990 года. В 1990 году после определенных событий выплавка сахара утратила свою актуальность. На даче открылась палатка! По правде говоря, она там присутствовала и до 90-х годов, но ассортимент оставлял желать лучшего. Блеклый был ассортиментик, неинтересный. Крупы, макароны, хлеб и жиденькая сметана, на тот случай, если у кого-то из дачников приключится запор от излишеств. Одним словом, ничего путного для юного организма в торговле не наблюдалось. Поэтому, когда в 1990 году магазин открыли заново, получившийся фурор затмил собой даже кражу печатной машинки из дома правления. Невиданные турецкие шоколады в коробках, загадочные пастилки в прозрачных фантиках и жвачка с больничным названием «Зиппер», столбцами уложенная вокруг кассы, вмиг поглотили внимание дачной общественности. Потихоньку придя в себя от восторгов, публика начала активно приобщаться к прекрасному. Так, если в обычное время народ пил ханку и закусывал ее падалицей, то теперь лучшие слои населения предпочитали водку с «Зукко» и пару «натсов» на закуску, а то и вовсе какой-нибудь ликер со вкусом киви невообразимого зеленого цвета. Но более всего ситуация ударила по детям. Как единожды отведавший человеческой крови медведь, вкусившее «натсов» поколение навсегда позабыло про жженый сахар и перешло на режим «до пятницы». Почему? Все очень просто. Бесплатные «натсы», они сами знаете где бывают. Да, шоколад стоил денег, причем денег довольно ощутимых. Деньги привозились в пятницу вечером вместе с родителями, которые привозились в это же самое время. Ох и славные были времена! Помнится, притащится дедушка, царствие ему небесное, подкинет монет — и ты в шоколаде. В самом прямом смысле этого слова. Натура я была неуемная, а потому дедуськиных денег хватало ровно до воскресенья. В субботу жрешь «натсы», в воскресенье жрешь «марсы», в понедельник покрываешься струпьями диатеза, во вторник даешь себе зарок быть благоразумнее в тратах, всю среду и четверг рыщешь в поисках бабкиной заначки, а там и пятница — лопай заново. Такая схема мироустройства была очень и очень распространенной среди граждан от семи до пятнадцати. В понедельник вечером, когда палатка сияла как пряничный домик Ганса и Гретель, юный публикум стекался к прилавку и призывно смотрел на ассортимент. Как и положено, шоколадные идолы слащаво улыбались — в понедельник им нечего было бояться: к тому моменту денег не было даже у самых бережливых.
Свой понедельничный хадж в палатку я совершила ровно три раза, не больше. После второго посещения у меня появилось нешуточное нервное расстройство, и героические сны про спасение мира сменились на пораженческие кошмары про говорящий «натс». И сейчас, спустя кучу времени, я понимаю, что не так мне хотелось этого чертова шоколада, как раздражала его недоступность. Ну и как это у нас, Катечкиных, обычно водится, мозг, почуявший препятствие, заработал отчаянно.
«Это ничего страшного, что денег нет, — принялась рассуждать я. — В конце концов, деньги — это такое наживное дело, что даже удивительно из-за них расстраиваться».
Словосочетание «наживное дело» страшно нравилось мне из-за какой-то такой особенной, таившейся в нем лихости — дескать, до мильонов рукой подать, а если до сих пор не подают, то только оттого, что плохо тянешься.
И я начала тянуться к деньгам. Наживать.
Первый опыт получился печальным главным образом из-за того, что ошибка была допущена в самой стратегии. Заработать бабки на моей бабке Марьванне возможным не представляется сейчас, ни тем более не представлялось тогда. Проще моего кота Прохора побрить и продать за сфинкса, чем поднять копейку на бабушкином хребте. Но это я теперь знаю… по прошествии лет, так сказать. А тогда не знала, потому и погорела.
Утром вторника, нацепив самое благостное выражение лица, я отправилась к бабушке в огороды.
— Милая бабушка, — начала переговоры я. — А вот там, у забора, грядочка и еще вот эта, у клумбы. Могу, к примеру, прополоть. Качественно, быстро и очень надежно…
— Это зачем? — насторожилась бабушка.
— Ну, ты ведь старенькая, — начала обрисовывать перспективы бизнеса я. — К примеру, наверное, у тебя и спина болит. Болит ведь? — с надеждой спросила я у бабушки.
— Болит, — согласилась со мной старушка. — А тебе-то что?
— А мне пять рублей. Три — если грядка одна, ну, а за десять, так и быть, весь огород. Еще скидку могу сделать, потому что мы ведь в родстве же…
До сих пор не знаю, что больше поразило бабушку — две грядки за пятерку или огород за десятку, а только в «клятых родственницах» я недели две ходила, не меньше. И никакие объяснения про «американскую систему», «в которой детям платят за услуги», на бабушку не действовали. У нее со времен ВОВ — одна система. «За так» называется. А кто не «за так», тот не родственник, и ремня ему вместо вечерней каши.
В общем, потрепала она меня знатно и чуть было весь бизнес не угробила. От отчаяния я поплелась в магазин, чтобы немного подзарядиться вожделенным шоколадом. И вот иду по улице, скучненько так иду — лужи перепрыгиваю, ворон считаю и о доле своей горькой думаю, как вдруг моему взору открывается совершенно возмутительная картина. Напротив своей дачи, на мостике, сидит соседский вьюнош Костик. Перед Костиком стоит столик, заваленный штампами. Обычными такими штампами — сверху ручка-деревяшка, снизу резинка с надписью. От неожиданности я даже споткнулась, впрочем, довольно быстро поднялась и прошла мимо. А потом еще раз мимо, и еще, и еще… К пятому кругу мое возмущение достигло своего предела, а к шестому я подошла к Костику и с самым небрежным видом спросила:
— Это что такое у тебя за дрянь, Костичка?
— Ничего и не дрянь, — обиделся Костик. — Много ты понимаешь. Я штампы продаю.
— Какие еще штампы? — гаденько ухмыльнулась я.
— Склад номер и упаковщик номер, — важно ответил мне Костик. — Очень такие нужные штампы, знаешь ли.
— И что? Хорошо идут?
Загадочные «склад номер» и «упаковщик номер» нанесли нешуточный удар моей неокрепшей психике, и я начала смотреть на Костика с некоторым уважением.
— Неплохо, — туманно ответил мне Костик.
Женщины в бизнесе беспощадны до невозможности, а потому я сообщила Костику, что он дурак, и отправилась нарезать седьмой крут.
«Ну надо же, конкуренция не дремлет, — рассуждала про себя я. — И какая еще конкуренция! Склад номер и упаковщик номер! Тут уж не шутки!»
Но, сделав еще несколько кругов, я опять остановилась напротив Костика, порылась в карманах и неожиданно для себя приобрела штамп про склад.
— В газетку завернуть? — участливо поинтересовался у меня Костик.
