— Да, я тоже об этом думал.
— Это просто очевидно. Помнишь о расширенном воспроизводстве? Первое подразделение, второе… Производство средств производства, производство средств потребления, и атата, и атата…
— Припоминаю.
— Так это же совсем элементарно, если грамотно изложить.
Юра написал систему дифференциальных уравнений.
— Видишь? Тут коэффициент — доля потребляемых средств, а тут — доля средств, отводимых на расширение. Заметь, коэффициенты могут быть как постоянными, так и переменными.
— В самом деле, забавно.
— А главное, можно аналитически вывести условия, при которых процесс расширенного воспроизводства будет устойчивым.
— То есть без кризисов?
— При известных условиях — да.
Костя еще раз прочел уравнения, подумал и написал формулу.
— Такие условия?
— Именно.
— Черт возьми, это же очень интересно.
— Мне это пришло в голову на политзанятиях. Пока этот болван Зайцев мусолил: первое, второе подразделение… боясь отойти от «Капитала» на волосок, даже не решаясь буквой обозначить переменную… Помнишь? Нет, тебя в тот раз не было. А я был, и сидел, и со скуки вывел уравнения. Потом сдуру вышел и написал их на доске.
— Написал?!
— Да, попутал бес.
— Юра, а ты не сказал, что к чему?
— Нет, успокойся, никто ничего не понял. Но все равно это было глупо. Сказано: «Не шути с женщинами, эти шутки грубы и неприличны». Козьма Прутков.
— Юра, ты уверен, что никто ничего не понял? Про равновесие?
— Н-не совсем. Кто-то сзади хихикал.
— А Зайцев?
— Ну, он-то совсем ничего не понял. Совершенный кретин. Еще не произошел от обезьяны.
— А вдруг произойдет? Несладко тебе будет. Юра внезапно оглянулся и замолчал.
— Ты чего?
— Ничего, так.
— Послушай, Юра. Что происходит кругом? Ты что-нибудь понимаешь?
— О чем ты?
— О космополитах.
— Кое-что понимаю.
— И что?
— Вопрос сложный. — Юра говорил нехотя, через силу. — Обстоятельств здесь много.
— Почему это стало возможным у нас? И почему сейчас именно?
— Думаю, есть объективные причины.
— В чем они?
— Младенец! Израиль. Государство израильское. Какое-то отечество появилось у вашего брата…
— Какое там, к черту, отечество? Для кого из нас оно отечество? Да пошли меня туда…
— Знаю, знаю. «Из перерусских русский», как кто-то про кого-то сказал, кто и про кого — уже не помню. Живописная фраза. Но все-таки с фактами надо считаться.
— Какие факты?
— У многих евреев — родственники за границей, теперь — в Палестине или к ней тяготеют… Вот и получились вы в своей стране иноземцами.
Костя выругался.
— Не принимаю я этого. Да просмотри меня всего насквозь… Я и языка-то еврейского не знаю, никогда не слышал. И таких большинство.
— Любезный, неужели ты думаешь, что кого-нибудь интересует твоя личность? Ты — единица в некоей рубрике, и дело с концом.
— Не верю я, не могу поверить…
Скрипнула дверь, и оба вздрогнули. Вошел Николай Прокофьевич. Старик за последнее время частенько стал заходить к ним, слушал споры, давал советы… А советы были дельные. Башковитый старик. Оба привыкли к нему, не боялись.
— О чем спор? — спросил Николай Прокофьевич петушиным голосом.
— Об антисемитизме, — брякнул Костя.
— Ух ты! Так-таки об антисемитизме? И что же вас заинтересовало?
— Исторические корни антисемитизма, — напыщенно сказал Костя.
— Вообще или в нашем отечестве?
— Главным образом в нашем отечестве.
— Гм, — задумчиво сказал Николай Прокофьевич. — Трудная тема. У этого дерева много корней. Глубокие корни. Проследим, например, один корень. В нашем отечестве, как вы знаете, в семнадцатом году произошла революция. Слыхали? И вот после революции, как грибы после дождя, полезли кверху евреи…
— А отчего?
— Отчего? — Он поднял вертикальный палец. — Очень просто. Русская старая, потомственная интеллигенция была частично уничтожена физически, частично оказалась в эмиграции. Оставшаяся часть — пришипилась, съежилась, понемножку саботировала, вы этого помнить не можете, а я помню. Сам саботировал. Все мне казалось, что беспорядку много. После — привык. Знаете, в беспорядке даже особый шарм нахожу.
— Ну а евреи? — спросил Костя.
— Погодите, всему свой черед. Знаете ли вы, что, если бы не хронический беспорядок, мы, может быть, и войну бы не выиграли? Попробуй-ка немецкого рабочего перебросить с его заводом куда-нибудь в Сибирь. Морозы, жилья нет, брр… Немец — культурный человек: лапки кверху — и сдох. А наш рабочий, к беспорядку привычный, воспитанный на авралах да на латании дыр, копает себе земляночку, разгружает станочки, смотришь — через месяц-другой работает завод, продукцию выпускает. Мы, русские, как клопы. Нас вывести нельзя. А знаете, до чего живуч клоп? Где-то я читал, что в покинутых зимовках на Севере через десятки лет находили живых клопов. Каково? Мороз шестьдесят градусов, жрать нечего, а живет. Молодец клоп! Кстати, с чего я начал?
— С евреев. От еврея до клопа, — сказал Юра.
Николай Прокофьевич строго покосился на него горячим глазом.
— Ну, вот, я и говорю, что после революции сильно стали прорастать евреи. Были у них преимущества перед нашими. При равной худородности — большая культурность. А народ вообще способный…
— Николай Прокофьевич, а разве бывают народы способные и неспособные? — спросил Костя.
— К сожалению, бывают. А с евреями — статья особая. Вековые-то преследования даром не прошли, выковали и характер, и волю, и сплоченность. Любовь к детям. Любовь к родичам. Это ведь коренные черты еврейские. И мудрость… Приходилось вам говорить со старым евреем, который все понимает?
— Приходилось. У меня такой дедушка.
— Это — мудрость особая. Горькая такая, спокойная… с юмором. Разговариваешь с ним и сам себя чувствуешь этакой балаболкой… Я ведь, в сущности, пустой человек… А? С чего я начал?
— С антисемитизма, Николай Прокофьевич.
Старик трубно высморкался.
— Это со мной бывает. Говоришь-говоришь и забудешь, куда вел. В Средней Азии есть такие реки: никуда не впадают, все по арыкам расходятся. Вот эдак и я. По арыкам пошел.
Ну так вот. Восстановим ход мыслей. После революции в большую силу вошли евреи. Это я, впрочем, уже говорил. И не один раз. Старческая болтливость. А дело-то в том, что досада, раздражение против евреев все время в народе копились. Знаете такое рассуждение: почему он, а не я? Чем он лучше меня? Страшная штука. Русские, в сущности, делятся только на две категории: антисемиты и погромщики.
