Свет в узком коридоре не горел, отчего он показался мне мрачнее, чем вчера вечером. Неожиданно снизу донеслись голоса:
«...напали на Фритаун...»,
«...любой из них мог оказаться здесь...»
Я замер на вершине лестницы и прислушался.
— Гонец сказал, будто там было два Черных посоха. И еще другие... Включая проклятую бабу, Черного бойца.
— Маджер, я не имею ни малейшего представления о том, как может выглядеть Черный посох. Из постояльцев у нас сейчас только два торговца и какой-то школяр при деньгах. Торговцы знакомые, наезжают к нам по три-четыре раза в год. Ну а школяр... он почти мальчишка.
— Ты видела у него какое-нибудь оружием
— Оружие? Не упомню. Разве что короткий нож.
— Где этот малый?
— Наверное, греется у огня.
— Наташа, идем со мной. Покажешь мне его, ладно?
— Конечно, маджер, о чем речь! Если он там, то...
Шаги удалились, а я спустился по ступенькам с таким видом, будто решительно ничем не обеспокоен. Но все же старался не топать.
Анна-Лиз стояла у стойки. Заметив меня, она движением бровей указала на дверь, проговорив что-то одними губами.
Ухмыльнувшись, я помахал ей рукой и выскочил наружу. Хорошо, что я догадался захватить с собой торбу и плащ. Пока маджер с Наташей будут искать меня в гостинице, есть шанс улизнуть.
Плюхая сапогами по лужам, я пересек внутренний двор, нырнул в широкую, приоткрытую дверь конюшни и поспешил к стойлу Гэрлока. Мальчишки-конюха нигде не было видно.
Да уж, мне определенно стоило убраться подальше от Фритауна. Невзирая на ненастье и прочие дорожные прелести. Конечно, то, что у меня Черный посох, на мне не написано, но, похоже, этому маджеру дано указание задерживать любого подозрительного человека. А допрос в этих условиях отнюдь не обещал стать дружеской беседой.
Жаль только, что мне так и не удастся выяснить, что же стояло за кокетством Анны-Лиз...
Седлать пони почти в полной темноте было занятием нелегким, однако я понимал, что времени у меня в обрез. Попона легла не больно-то ровно, и Гэрлок недовольно всхрапнул, однако брыкаться не стал, пока я не водрузил ему на спину седло.
Хлоп — и оно свалилось мне под ноги.
— Ладно, зверюга, что с тобой поделаешь...
Вздохнув, я поправил попону, а когда снова попробовал надеть седло, Гэрлок надул брюхо.
Порывшись в соломе, я вытащил посох и прикоснулся его концом ко лбу животного. Пони, фыркнув, выпустил воздух, а я затянул подпругу. Конечно, можно было на манер многих конюхов просто пнуть лошадку в живот сапогом, но мне не хотелось без крайней нужды прибегать к насилию. Во-первых, я находил насилие скучным, а во-вторых, оно порождало во мне странное беспокойство.
Чтобы не запутаться в уздечке, мне пришлось приказать себе не суетиться и действовать спокойно. Наконец все было сделано, даже торба приторочена позади седла. Отвязав Гэрлока, я взял его под уздцы и шагом повел к выходу.
— Эй! Эй! В трактире! — послышался голос, слишком зычный и уверенный, чтобы мне понравиться. Еще не видя кричавшего, я живо представил себе отряхивающего свой серо-голубой дождевик кавалерийского офицера, которому не терпится согреться, выпить и подкрепиться. Или, хуже того, еще одного маджера, прибывшего со строжайшим приказом задерживать всех подозрительных путников.
— Эй, чтоб вам всем провалиться! Померли вы, что ли? Куда конюх запропастился, неужто еще дрыхнет?
Поняв, что этот малый так или иначе войдет внутрь, я привязал Гэрлока к ближайшей балке и открыл дверь.
— Ты что, сопляк, заснул? Держишь офицера под дождем!.. — рослый мужчина с золотым листком на вороте шагнул мне навстречу. По сравнению с его конем Гэрлок выглядел собачонкой.
— Прошу прощения, господин офицер. Наш конюх заболел, и я...
— И ты сейчас же оставишь этого дурацкого пони и займешься настоящим конем!
— Да, господин. Последнее стойло справа как раз свободно. Оно сухое и чистое.
Меня так и подмывало треснуть этого чванливого индюка по макушке, однако здравый смысл подсказывал, что он насадит меня на свою саблю прежде, чем я дотянусь до посоха.
— Ладно. Но смотри, чтобы он был почищен, и почищен как следует, щеткой! И никакой холодной воды, не то я тебя в ней утоплю! — с этим напутствием он протянул мне поводья.
— Да, господин офицер. Как будет угодно, господин офицер.
К счастью, его конь оказался или лучше обученным, или менее норовистым, чем виденные мною у Фелшара, и пошел за мной не артачась.
— Чей это пони? — осведомился кавалерист, провожая меня взглядом.
— Одного постояльца, — не оборачиваясь, ответил я.
— Смотри, малый, чтобы все было как надо. Я скоро вернусь.
Офицер торопливо зашагал к дверям трактира, а я, быстренько обмотав поводья его коня вокруг ближайшего столба, завязал их тугим узлом, припустил к Гэрлоку и взобрался в седло прямо в конюшне.
Я еще натягивал перчатки, а мы уже выехали под дождь. Пони фыркнул. Конечно, в холодных брызгах не было ничего приятного, но мне очень не хотелось бы оказаться поблизости, когда этот кавалерист встретится с маджером.
Гэрлок перешел на рысь. Ледяные иголки дождя впивались в мое лицо, пока меня не посетила догадка натянуть капюшон. В такой обстановочке немудрено и про голову забыть, не то что про капюшон.
Направляя Гэрлока в обход лужи, которая имела бы полное право назваться маленьким озерцом, я пытался сообразить, откуда должна начинаться дорога на Хаулетт.
Я щелкнул поводьями, но мы заехали в еще более глубокую грязь. И тут позади раздались крики:
— Стой! Во имя Кандара! Чародей! Хватай чародея!
Мы с Гэрлоком как раз свернули в проулок, выходивший, по моим расчетам, на хаулеттскую дорогу. Пришлось ударить пони пятками по бокам и прибавить ходу. Хорошо еще, что желающих откликнуться на призыв и «схватить чародея» как-то не находилось.
Вся эта история оборачивалась для меня сплошной загадкой. Почему все вдруг так ополчились против черных посохов и вообще выходцев с Отшельничьего? Что случилось во Фритауне, с чего весь сыр-бор?
Со страхом ожидая погони, я непрерывно оглядывался через плечо, но никого не увидел и не почувствовал. Только зябкую сырость.
Дорога впереди, насколько позволяли видеть дождь и туман, была пуста. Когда Гэрлок перешел на шаг, я качнулся, непроизвольно коснулся щекой посоха и отдернулся. Дерево оказалось горячим.
Что-то было не так. Однако сколько я ни напрягал чувства, не улавливал в окрестностях ничего, кроме... кроме смутного ощущения беспокойства.
По мере продвижения на запад посох охладился. А вот хаулеттский большак оказался куда хуже дороги из Фритауна. Да и погода испортилась еще пуще. Ударил холод, да такой, что мокрые ветви придорожных деревьев оледенели, превратившись в нечто вроде переплетения хрустальной проволоки.
