Женщина шла и смотрела на стену падающих снежинок и поблескивающие серебром облака. Кругом было спокойно и тихо – мир заливал тонкий белый свет, и воздух был наполнен вихрем мягких хлопьев. Снег плавно скользил с небес, словно белый шелк, и понемногу горы покрывались роскошными шапками. Скоро аул окажется отрезанным от остального мира до самой весны. А весной – женщина очень на это надеялась! – ей предстоит отправиться в далекий путь. Она была готова к тому, чтобы вновь изменить свою жизнь. Сейчас она была готова на все. Ради Мансура. Ради любви.
Гюльджан встретила Мадину на пороге. Лицо старой черкешенки выглядело озабоченным.
– Пришла? Послушай, как быть, если придется копать могилу? Земля-то замерзла! Придется разжигать костер…
Мадина едва удержалась, чтобы не схватить старуху за шиворот.
– Ты что?!
Лицо Гюльджан оставалось бесстрастным, а взор темных глаз, казалось, вобрал в себя холод и мрак зимы.
– Ему стало хуже. Не думаю, что он доживет до завтрашнего утра.
– Ты обещала!
– Нет. Я сказала, что попытаюсь. И… знаешь, Мадина, наверное, это к лучшему. Я видела в его взгляде желание ухватиться за смерть как за спасение, уплыть на невидимой лодке от берегов, где столько страданий! Говорят, по-настоящему человек принадлежит только Богу и своей судьбе; он живет и умирает таким, каким его создал Всевышний. Мансур – воин, и если он останется калекой, то вряд ли будет чувствовать себя счастливым.
– Он будет счастлив! – Запальчиво крикнула Мадина. – И я тоже! Где Хайдар?
– Я послала его за дровами. Для костра.
Мадина вошла в хижину и опустилась на колени. Она то целовала руки Мансура, то молилась, то порывалась дать ему лекарство. И даже когда из глаз женщины текли слезы, в ее взоре было все, что угодно, Кроме смирения перед судьбой. Она не заметила, как наступил вечер, не заметила, как вернулся сын. Воздух за окном окрасился в цвет ночи, темно-синей, с серебристыми, огоньками звезд. Тонувшая в глубинах неба луна казалась прозрачной и невесомой.
Иногда Мансур будто блуждал между явью и сном; ему чудилось, что жизнь течет мимо, тело было очень легким, а сознание словно витало в облаках. Порой мир внезапно обретал четкие очертания, и тогда он скрежетал зубами от страшной боли.
Когда стало ясно, что янычар пережил эту ночь, Мадина вышла из хижины и легла на снег. Женщина и сама не понимала, почему это сделала, – просто ей вдруг показалось, что если она опустится на чистый белый снежный покров, то сможет начать новую жизнь, сумеет избавиться от глухой, мертвой тоски, которая, будто темная рука, заслоняла ей свет.
Гюльджан попыталась поднять ее.
– Не сходи с ума, Мадина, вставай! Вчера я едва ли не впервые в жизни проявила слабость и прошу за это прощения!
Женщина поднялась, и с тех пор они действовали сообща и уже не теряли нить надежды.
Борьба за жизнь Мансура продолжалась всю зиму. В хижине было мало места для четверых, и Мадина отправила Хайдара к Хафизе. Но он часто навещал мать и отца. Мальчик был молчалив, разговаривал мало, зато помогал им, чем только мог. Приносил дрова и дичь, брался за любую работу.
Никто ни разу не посетил Мадину – ни братья, ни старшая сестра Зейнаб. Но однажды Хайдар принес сверток с теплыми шерстяными одеялами и порох превосходного качества. Он сказал, что все это послано Асият и Айтеком. И хотя они не просили ничего передать на словах, сам по себе этот подарок о многом сказал Мадине.
Порой у женщины не было сил смотреть, как Мансур лежит, глядя прямо перед собой, неподвижный, словно камень, тогда как Гюльджан осторожно размачивает приставшие к телу тряпки, а потом терпеливо принюхивается к ранам. Было больно видеть, что его глаза ввалились, а кожа стала бесцветной, как у покойника, невыносимо слышать тяжелое, прерывистое дыхание.
Мансур прожил зиму с ощущением, что каждое мгновение его жизни может оказаться последним. Порою жизнь теплилась в нем, точно огонь под слоем пепла; временами это был всего лишь тусклый Отблеск былого пламени. Хотя раны заживали, а кости понемногу срастались, трудно было сказать, сможет ли он встать, будет ли ходить.
Когда в состоянии Мансура, наконец, произошел перелом, он стал интересоваться окружающей жизнью. Однажды янычар спросил Мадину, нет ли в хижине книг. Женщина изумилась, узнав, что он умеет читать. Тогда Мансур рассказал, как учился грамоте и читал Коран вместе с Ильясом. На Гюльджан такие новости не произвели особого впечатления.
– Мы – простые люди и не читаем умных книг, – с гордостью заявила старуха. – Нам это ни к чему. Наша природа сама по себе – великая книга: не прочтешь и не познаешь за всю жизнь. А еще мы знаем много сказок и легенд.
Мадина очень удивилась, когда выяснилось, что Мансур не слышал ни легенд, ни сказок. Его жизнь прошла в военных походах и в казарме; у него не было родителей, а потому никто никогда не рассказывал ему волшебных историй. Зато Гюльджан знала много сказок, да и Мадина помнила не меньше, так что теперь им было чем занять вечера.
В ту зиму Мадина и Мансур не говорили о любви и не строили никаких планов. Оба понимали: если все сложится хорошо, у них будет время для того, чтобы поговорить о сокровенном и помечтать о будущем. Мадина с жадностью расспрашивала Мансура об Ильясе, о том, как мальчик рос, каким был в раннем детстве, что его радовало, а что пугало, какие он видел сны. Она делала это тогда, когда Хайдара не было в хижине, чтобы ненароком не вызвать у младшего сына ревность.
Хотя Хайдар не слишком много разговаривал с отцом, но он так тревожился за него и старался помочь, что женщина не могла не растрогаться, наблюдая за тем, как мальчик проявляет сыновние чувства. Однажды Мадина спросила Хайдара, что говорят о ней в ауле, и он ответил, что до него не доходило никаких слухов. Мальчик ни разу не сказал о том, что кто-то из жителей Фахама интересуется тем, как живет его мать. «Очевидно, все решили, что я уже умерла», – с грустью подумала женщина, и это укрепило ее желание не возвращаться в родное селение.
Когда пришла весна, Мансур впервые вышел во двор на костылях, которые сделал Хайдар. В тот день Мадина улыбалась так, как не улыбалась с той поры, когда была юной девушкой.
Стекающие с крыши струйки воды казались тонкими серебряными струнами, повсюду витал сладкий дух набирающей силу весны. Земля освобождалась от холода, и над горами клубился, растворяясь в воздухе, легкий, золотистый от солнца туман.
Теперь Мансур не был похож на янычара. Глядя на его исхудавшее за время болезни, побелевшее лицо, на котором выделялись отрешенно-спокойные светлые глаза, на отросшие волосы, Мадина начинала верить в то, что он вовсе не турок, а принадлежит какому-то иному, неизвестному ей народу. Неугомонная Гюльджан без конца заставляла Мансура двигаться и выполнять самые разные упражнения, восстанавливающие гибкость тела. Как-то раз он пошутил, что так его не муштровали даже в янычарском корпусе!
