— Не спится?
— Да. Эта ночь полна романтики, — кивнул я, припомнив, как рука клиента юркнула одной из золотых рыбок под юбку. — Но меня сейчас одолевают сугубо прозаические мысли. — Кивком я указал на свой «Урал». — Этой пироге надо бы где-то пришвартоваться. Может, у тебя в подвале?
— Давай, почему нет.
В подвал от уровня тротуара катилась параллельно лестнице пологая заасфальтированная горка — наподобие тех, что иногда устраиваются в подземных переходах, чтобы молодые мамаши могли катить по ним коляски. Не знаю, зачем она понадобилась дворникам, но пришлась очень кстати.
Заведя «Урал» в сухой бетонный док, я поставил его у стены и огляделся. Подвал был тускло освещен голой лампочкой под низко нависающим потолком, ее ленивый снотворный свет мягко ложился на девочек, сидящих на корточках у бетонной стены, придавая их лицам какой-то желтоватый, типично покойницкий оттенок. Присесть тут было негде. Должно быть, эти дети подземелья вот так и сидят тут ночь напролет, как курицы на насесте. На меня они смотрели тускло и сонно, явно не чуя во мне клиента.
— Хочешь? — спросила за спиной Анжела, не вдаваясь в подробности относительно предмета хотения. — Выбирай.
— Спасибо, в другой раз. — Я направился к выходу, но, вдруг спиной почувствовав почти ощутимое давление чьего-то взгляда, споткнулся на ровном месте и обернулся.
Это была светловолосая хрупкая бледнолицая девочка, в невзрачной внешности и скомканной позе которой сквозило какое-то близкое мне по духу растительное начало: она явно тоже относилась к миру флоры, однако родовую ее принадлежность определить все не удавалось — потому, наверное, что взгляд ее неправдоподобно голубых глаз был настолько ясен, прозрачен и интонационно красноречив, словно у поверхности его струился монотонный молитвенный текст и испарялся немыми шепотами с бледных и удивительно подвижных губ.
Какое-то время мы молча смотрели друг на друга.
— Вася, на выход, — тихо скомандовала Анжела, и девочка вспорхнула со своего насеста, выпрямилась, сделала шаг вперед.
— Вася? — спросил я.
— Василиса, — пояснила Анжела. — Она у нас новенькая. Только что прибыла из Волгограда. Есть такой город на реке, знаешь? — Она вздохнула. — Обычная история.
— То есть?
— Ну что… Живешь ты в своей провинции, потом симпатичный твой школьный приятель говорит, что может устроить тебя в Москве на хорошую работу — сидеть в офисе и долбить по клавишам компьютера. И ты соглашаешься. Вы грузитесь в поезд, едете, потом сходите на перроне Казанского вокзала, а твой приятель прямиком двигает ко мне. И я даю ему сто долларов.
— Сколько? — не вполне поверил я своим ушам. — Всего сотню?
— Таковы на этом рынке ставки за свежий товар.
— Твою мать.
— Брось, Паша. Не я это придумала. Просто плыву по течению и ничего не могу с этим поделать.
Я кивнул: Анжела права, здесь все до единого медленно тащатся вперед, увлекаемые течением, иной раз изредка пытаясь шевелить плавниками и бить хвостом, чтобы обойти зловонное мазутное пятно, му-сорный завал в узком месте или всплывшее со дна тело покойника, и никому нет дела до того, что воды этой реки на вкус тошнотворны, на взгляд мутны, как прокисшее пиво, а из редких икряных пометов в заросших тиной ямах на свет вылупляются все сплошь мутанты — двухвостые, трехглазые, с большими сопливыми ртами, — и мне никуда от этих прокисших вод не деться, потому что лодочнику суждено жить у реки.
— Знаешь, я ведь просто пожалела ее, — тронула меня за локоть Анжела. — Она бы тут быстро пошла ко дну.
— Почему?
— Сам увидишь. Вернее, услышишь. — Она слабо улыбнулась и подтолкнула меня в бок. — Ладно, идите. Я сегодня не приду ночевать.
— А что так? — спросил я.
— Чувствую, будет много работы.
— Сегодня что, канун Дня святого Валентина?
— В нашем деле святой Валентин ни при чем.
— Да уж, — кивнул я, напоследок окидывая взглядом подвал, прежде чем покинуть этот приют вселенского какого-то уныния, и все то время, пока поднимался на второй этаж к своей двери, ее легкое дыхание висло на моих плечах. — Ну, заходи, раз пришла, — сказал я, пропуская девочку в тесную прихожую, и она опасливо юркнула в дом, замерла в нерешительности у темной ниши справа от входа — пришлось подтолкнуть ее в плечо, чтобы запереть дверь.
Я прошел в комнату, выглянул в окно — у стены разворачивался очередной аукцион, наблюдать за ним охоты не было, — обернулся, нашел свою гостью смирно сидящей на краешке дивана. В ее напряженной позе, в плотной сомкнутости детских коленок, на которых отдыхали маленькие ладони, в обреченной опущенности узких плеч было что-то жалкое и бесприютное, захотелось раздеть ее, уложить в кровать, накрыть до подбородка одеялом и, поглаживая по головке, затянуть протяжную унылую колыбельную, дожидаясь, пока она сладко засопит, погрузившись на самое дно теплого и покойного сна.
Теперь я мог рассмотреть ее получше.
Если она и походила на проститутку, то разве на ту, что совсем недавно ступила на эту опасную тропку, да и то потому, что ее школа закрылась до сентября на летние каникулы: ниже среднего роста, хрупко сложенная, отмеченная той особой угловатостью, какая предваряет созревание девочки-подростка в женщину, она в самом деле напоминала ученицу средней школы, и только в говорящих ее глазах угадывалось подлинное знание порядка вещей, принятого во взрослом мире.
— Который год тебе? — спросил я, усаживаясь рядом с ней на корточки.
Она что-то немо проартикулировала в ответ, потом с трогательной беспомощностью улыбнулась, достала из накладного кармашка джинсовой юбчонки маленький блокнотик, распахнула его, выдернула из паза на сгибе тонкую ручку, быстро черкнула что-то на пустой страничке и протянула блокнот мне.
«18» — округлым почерком было выведено в чистом листе.
Несколько озадаченный ее типичной для подполья манерой вести разговор, очевидно чужим ушам не предназначенный, я упрямо мотнул головой:
— Врешь. Тебе от силы лет шестнадцать.
«Верно», — порхнули ее тонкие пальцы, сжимающие ручку над все еще лежащим на моей ладони блокнотом, и мне понадобилось некоторое время для того, чтобы впитать эту ее опрокинутую вверх тормашками реплику, и, по мере того как способ ее произнесения доходил до моего сознания, я медленно оседал назад, а потом, мягко плюхнувшись на пол с корточек, никак не меньше минуты сидел, тупо глядя в ее голубые, доверху переполненные какими-то тайными смыслами глаза, и только окунувшись в донные глубины ее взгляда, я начал кое-что понимать.
Господи, эта девочка была глухонемая.
— Извини, — сказал я, опуская руку на ее колено.
«Ничего», — отозвались ее глаза.
— Может быть, выпьем? — спросил я.
«Зачем?» — утомленно двинулись ее немые губы.
