он в последний раз был в этом дворике, у него под пиджаком была спрятана статуэтка из слоновой кости. В этот раз слезы катятся по его щекам, и он скорбит по потерянным годам – не тем, когда он крал, а тем, когда он остановился. Он говорит, что только теперь сознает, задним числом, чего он, вероятно, не понимал тогда: его предыдущий визит в этот музей знаменовал высшую точку в его жизни, кульминацию. Никогда уже не будет момента более великого, чем тот, когда он ехал домой с Анной-Катрин – стекла автомобиля опущены, в багажнике статуэтка из слоновой кости, – юный и торжествующий.
Брайтвизер говорит, что иногда, лежа на своей кровати с четырьмя столбиками, он представлял себе последние мгновения своей жизни. В этих видениях он был окружен всеми предметами своей коллекции и испускал последнее дыхание в комнате, заполненной красотой. Он уйдет, а его произведения искусства – он всегда думал о них как о своих – останутся. Только он зашел слишком далеко, и его мать развела костер в лесах Эльзаса. «Я был повелителем вселенной, – говорит он. – А теперь я пустое место».
Он направляется к выходу из дома-музея Рубенса через сувенирную лавку, в которой продаются буклеты с лучшими экспонатами из коллекции музея. В буклете, рядом с несколькими абзацами, описывающими похищение и возвращение статуэтки, помещена на целую страницу фотография «Адама и Евы». Может, он вставит в раму и эту картинку, и, может быть, после этого она не станет больше его тревожить. У Брайтвизера нет наличных, нет работы. Даже для того, чтобы приехать сюда, он взял у матери денег на бензин. По старой привычке он отмечает, где находится кассирша сувенирной лавки, охранники, покупатели. Он оборачивается, выясняя, есть ли здесь камеры слежения. Их нет. И он, стянув экземпляр книжечки ценой в четыре доллара, выходит за дверь.
Мерси
Моему Лувру:
Джилл Баркер Финкель
Моим маленьким Помпиду:
Фиби Финкель
Беккетту Финкелю
Аликс Финкель
Кабинету редкостей в себе:
Стефану Брайтвизеру
Главным хранителям музеев:
Эндрю Миллеру
Стюарту Кричевски
Полу Принсу
Гэри Паркеру
Экспертам, эстетам и знатокам:
Биллу Маджиллу
Иену Тейлору
Лорансу Бри
Адаму Коэну
Брайану Уитлоку
Диане Финкель
Райану Уэсту
Ларри Смиту
Алану Шварцу
Полу Финкелю
Лоррейн Хайленд
Саре Нью
Эмили Мерфи
Марии Масси
Лауре Ассельман
Кейти Хауриган
Энн Эшенбаум
Сонни Мехта
Майку Соттаку
Джеффри Ганьону
Жанне Харпер
Рейчел Элсон
Эбби Эллин
Мишелю Бенуа
Бену Вудбеку
Рэндалу Лейну
Марку Миллеру
Райли Блэнтону
Тиаре Шарма
Чипу Кидду
Полу Богардсу
Кристен Беарс
Мири и Карелла
Эмилии Филлипс
Дженни Поуэч
Рейгану Артуру
Ранним импрессионистам:
Винсенту Носу
Роланду Мейеру
Рафаэлю Фрешару
Эрин Томпсон
Джулиану Рэдклиффу
Анне Каррьер
Жану-Клоду Морисо
Ною Чарни
Даниелю Швейцеру
Натали Качиник
Жени Блюм
Марион Валь
Александру фон дер Мюллю
Эрику Брауну
Кристине Эллингсен
Мэтту Брауну
Иву де Шазурну
Андреа Хорстманну
Музам, иконоборцам и провокаторам:
Тони Соттаку
Даде Морабии
Бобби Смоллу
Синди Стюарт
Гэри Ховарду
Джону Байорту
Артуру Голдфранку
Джули Барранджер
Барбаре Штраусе
Максу Рейчелу
Крису Андерсону
Ади Букман
Бет Энн Шеферд
Раину Стюарту
Лесли Ховард
Бретт Клайн
Таре Голдфранк
Мохамеду Эл-Буарфауи
Тиму Томасу
Кейт Роэль
Мэрион Дюран
Фрицу Букману
Кристоферу Маратосу
Дугу Шницпану
Тилли Паркер
Кристофу Нилу
Ейч-Джей Шмидту
Пэтти Уэст
Скотту Томпсону
Кристиану Михлеру
Как создавался репортаж
Чтобы изучить историю Стефана Брайтвизера, потребовалось, пусть с перерывами, более десяти лет работы. Первый раз я попросил об интервью с ним в 2012 году в личном письме, которое отправил на компанию, опубликовавшую его книгу «Исповедь музейного вора». На тот момент Брайтвизер не разговаривал с журналистами уже лет шесть и ни разу не давал интервью американцам.
Промелькнуло больше двух лет, прежде чем он ответил короткой запиской, сделанной синими чернилами, в которой спрашивал, что именно я хочу о нем знать. В перерыве между нашими письмами я успел переехать вместе с женой Джилл и тремя нашими детьми из горной Монтаны на юг Франции – мечта всей моей жизни, не имеющая никакого отношения к Брайтвизеру, зато имеющая прямое отношение к нашему желанию погрузиться в иную культуру и язык. Ответ Брайтвизера, который он отправил в Монтану, переслал обратно через Атлантику на наш французский адрес один мой друг, согласившийся забирать нашу корреспонденцию. Мы с Брайтвизером обменялись еще несколькими письмами, и каждое последующее было чуть теплее и дружелюбнее предыдущего.
В мае 2017 года, через четыре с половиной года после моего первого письма, Брайтвизер наконец-то согласился встретиться со мной за ланчем – впрочем, только для предварительного разговора, без моего ноутбука или диктофона. Я сел на скоростной поезд из Марселя до Страсбурга и проехал на север четыре часа. Затем я взял напрокат машину и покатил между ослепительными зелеными холмами Эльзаса, лакомясь по пути вишнями, купленными тут же, у дороги в старинный римский город Саверн. По предложению Брайтвизера, мы встретились в «Таверне Катц», ресторане, устроенном в историческом эльзасском доме 1605 года постройки, наполовину сложенном из бревен и наполненном образчиками местного искусства. Мы разговаривали с Брайтвизером по-французски.
Поначалу Брайтвизер держался тихо и настороженно. Люди за соседними столиками, пояснил он, могут услышать наш разговор, потому мы болтали о безобидных предметах вроде его любимых мест здесь, о людях, о которых мне доводилось писать раньше, о фильмах, которые нравились нам обоим. Однако на протяжении долгого ланча с baeckeoffe alsacien, традиционным рагу из говядины, свинины, баранины и картофеля, и несколькими стаканами кока-колы – я ни разу не видел, чтобы Брайтвизер употреблял алкоголь, – он все больше расслаблялся. Наконец он согласился на несколько формальных интервью. Чтобы обеспечить приватность, Брайтвизер предложил разговаривать в моем номере в гостинице.
Каждый раз, входя в мой гостиничный номер, он первым делом принимался разглядывать картины на стенах. Он останавливался близко к работе, широко раскрыв глаза и морща лоб – этот взгляд я успел хорошо изучить. У Брайтвизера была удивительная память: он в подробностях помнил все свои преступления и имел поразительные, добытые самостоятельно, познания об искусстве.
– Это репродукция Жана Тэнгли, – сказал он как-то, изучая красочную абстракцию без подписи, висевшую на стене в номере. Он сморщил нос. – Не мой стиль.
Незнакомый с такой фамилией, я открыл свой ноутбук и убедился, что он прав: Тэнгли – швейцарский художник двадцатого века, больше всего прославившийся своими кинетическими скульптурами. Я закрыл компьютер и оставил на столике на тот случай, если придется навести еще какие-нибудь справки, и мы
