среди мальчиков и девочек. Дети постепенно перемешались, и возле него оказалась Циле.
Некоторое время они шли рядом, делая вид, что даже не знакомы. Наконец Ромас нарушил молчание:
— Почему ты не пришла в школу?
Циле смотрела на свои ноги, покрасневшие, исколотые сухими ветками, исцарапанные осокой.
— Скажи, если это не секрет.
— Отец не пускал.
— Не пускал? Что ему, жалко?.. Тебя наказали? Когда я что-нибудь натворю, меня тоже гулять не пускают.
— Чем я могу провиниться?
— Почему же не пускал?
— Очень просто, не пускал, да и все. Надо помогать бабушке, она одна не справляется.
— А потом отпросилась?
— Да, но он велел ненадолго.
Желая порадовать девочку, Ромас сказал:
— А знаешь, что случилось с чертиком?
— Утонул. Что с ним еще могло случиться?
— Нет, он вынырнул и сейчас лежит у меня в кармане, — рассмеялся Ромас. — Я принес его тебе. Поставишь куда-нибудь и смотри. На него очень приятно смотреть.
— Как это — вынырнул? — полюбопытствовала Циле. — Ты небось другого купил?
— Нет, тот самый, другого такого не найти.
— Значит, ты достал его из омута?
— Алпукас достал. Нырял, нырял и нашел.
Ромас с Циле не разлучались и около сосны-великана: они вместе разглядывали могучее дерево, слушали рассказ дедушки, вместе шли домой.
На опушке дети, жившие неподалеку, отдали свои папки и кульки товарищам и стали прощаться. Циле тоже собралась идти.
— Погоди, я тебе чертика отдам, — спохватился Ромас. — Только, чтобы никто не видел…
Они незаметно отстали. Голоса ребят уже почти не слышались. Доносились только отдельные возгласы да заплутавшееся эхо. А когда и эхо смолкло, Ромас и Циле посмотрели друг на друга. Они были вдвоем. Шум, смех отзвучали по тропинкам, межам, и теперь в лесу казалось пусто, мрачно.
— Я знаю, где черника уже поспела, большая, — похвалилась девочка.
— Далеко?
— Нет, за ельничком.
Взявшись за руки, они обогнули молоденькие деревца, густой щеткой пробившиеся на холме, и очутились в ложбине, усеянной ягодами. Ромас и Циле набросились на полузеленую чернику, рвали без разбора, лакомились. Потом принялись искать землянику. Под одной из елочек, на солнцепеке, увидели веточку зрелых, налитых солнцем и медом ягод. Опустившись на колени, начали собирать. Когда ягоды кончились, Ромас достал чертика.
Девочка, увидев игрушку, ойкнула, прикрыла глаза рукой, но тут же глянула из-под локтя. До чего же страшен уродец и такой смешной!..
Ромас посадил чертика на ладонь. Казалось, смеющийся уродец вот-вот завиляет хвостом; вдруг он запрыгал, приближаясь к Циле. Девочка сначала пугалась, вскрикивала, а потом попросила:
— Дай я попробую так! — Она стала рассматривать игрушку и снова засмеялась. — Какой хвост, рожки… а язык!..
Девочка поставила чертика на руку и от души хохотала, совсем забыв, что давно пора домой…
Смейся Циле, у тебя мало радости. Слишком часто ты бываешь серьезной и большие твои глаза туманит печальная тень. Пусть надолго останутся в твоем сердце эти короткие мгновения счастья…
За веселым смехом они не сразу услышали шорох. Дети обернулись. К ним приближался отец Циле с хворостиной в руке.
Оба вскочили. Но Керейшис, даже не глянув на Ромаса, повернул к себе Циле и рявкнул:
— Ты что тут делаешь?!
— Ничего.
Девочка стояла присмиревшая, покорная, и в ее голосе уже не было ни радости, ни веселья.
— Я тебе что велел?..
— Сразу домой.
Отец потряс хворостиной.
— А это видела?
Ромас подскочил к Керейшису:
— Не бейте!
Тот обернулся, оглядел его с головы до ног:
— Что-о-о?!
По тону Керейшиса Ромас понял, что его вмешательство, пожалуй, еще больше повредит Циле, и уже с мольбой в голосе повторил:
— Не бейте ее, это я виноват, она… она… хотела идти…
То ли подействовала просьба, то ли Керейшис передумал, но его рука не поднялась.
Ромас смотрел, как они удаляются — Циле впереди, за ней отец, помахивая хворостиной, — и ему хотелось, чтобы Керейшис бросил розгу. Но тот не бросил.
Долго еще стоял Ромас на поляне. А когда собрался уходить, его взгляд упал на валяющегося в траве чертика. Мальчик поднял его, вздохнул и, сунув в карман, медленно побрел к дому.
На опушке, поджидая его, сидел на камне Алпукас.
Неожиданная находка
Друзья медленно брели тропинкой. Ромас был невесел. Алпукас начал допытываться, что случилось, и Ромас все рассказал.
— Им со Стасисом часто влетает от отца, и гулять выпускают редко, — посочувствовал Алпукас. — Мать у них болеет, помогать надо…
Дома особых дел не было, и мальчики не торопясь пошли не напрямик, а вкруговую. Вначале тропинка бежала вдоль опушки, потом вильнула в кустарник и, наконец, потянулась через луговину. Алпукас вдруг неожиданно сказал:
— Ромас, а наши пчелы?
Ромас даже остановился.
— Алпук, мы же как поставили коробок, так и забыли про них!
— Они вон на том лугу, за кустарником, видишь, — показал Алпукас.
— А меду сколько наносили за это время! Полный коробок, наверное.
— Наверное…
— Пошли, Алпук, перенесем их домой.
— Рано еще, не все слетелись в улей.
— А мы подождем, что нам стоит?
Огибая купы деревьев и кусты, мальчики двинулись прямо по лугу. Трава уже подросла, а местами пробилась так густо, что хоть коси по второму разу. Потом прямиком пошли к отцветшей черемухе. Им представилась грустная картина: разбитый, почерневший коробок валялся на боку, кругом виднелись жалкие клочья мха — иссохшего, пожелтевшего, словно земля высосала все его соки, чтобы напоить оживающие травы.
— А где же пчелы? — поразился Ромас.
— Вороны или сороки поклевали, — объяснил погрустневший Алпукас, глядя на жалкие останки. — Стоит им добраться до гнезда — все разорят.
Мальчики осмотрели ямку, где жили дикие пчелы.
— Помнишь, как ты закатывал соты в коробок, а я здесь вот сидел и смотрел? Потом мед высасывали…
— Эх, лучше и не вспоминать!.. Такое гнездо было!..
Домой пошли теперь прямиком через лес.
— Как же это мы забыли! — не мог простить себе Алпукас.
— Мы бы принесли, если бы не олень.
— Ясное дело…
— А интересно, как теперь выглядит та полянка?
— Мы пройдем мимо.
— А может, заглянем?
— Можем, конечно, да что там делать?
— А ничего, посмотрим — и дальше.
Подойдя к полянке, они робко остановились на краю. Разыгравшаяся здесь когда-то — кажется, уже очень давно — трагедия лесного красавца снова во всех подробностях возникла в памяти, пробуждая тревогу, подозрения, смутный страх…
Первым взял себя в руки Ромас:
— Нет, теперь здесь нечего бояться.
— Ясно, нечего, только вот не по себе как-то…
Подбадривая друг друга, они ступили на полянку, но ступили с опаской, поглядывая по сторонам, готовые каждый миг задать стрекача.
На лужайке было тихо, покойно и как-то грустно. Кругом
