морщит лоб.
– Я правильно понял? Выходит, ты шпионила за мной?
– Называй это как хочешь. Я следила за тобой.
– Но разве ты не хотела взять паузу?
– Нет, не хотела!
– Да нет же, еще как хотела! Иначе какого черта я приперся бы сюда?! Только чтобы удрать от всего – от всех наших ссор, от наших криков. Я уже больше не в силах был их выносить. И когда ты сказала, что хочешь взять паузу, то я решил, что ты в самом деле имеешь в виду именно ПАУЗУ.
– Я НИКОГДА НЕ ХОТЕЛА НИКАКИХ ПАУЗ!
Внезапно над садом проносится пронзительный свист, и все, кто находятся на лужайке, подпрыгивают от неожиданности. Расмус и Хильда зажимают уши руками, после чего взгляды всех присутствующих устремляются к входной лестнице, на которой в развевающихся ночных рубашках стоят Пия и Марианна. Пия еще разок дует в свисток, и все окончательно умолкают.
– А ну хватит! – строго говорит Пия. – Время одиннадцать часов вечера – пора бы уже всем угомониться!
Тишина держится еще короткое время, после чего Карина кашляет.
– Простите, – шепчет она.
– Марш в постель, – велит Пия. – Завтра – наш последний день пребывания здесь, и я хочу хорошенько отдохнуть, чтобы приготовить вкусную еду. Все, точка.
Паула кивает, не имея возможности позволить себе даже самой крошечной улыбки. Что за компания у меня подобралась?
– Она работала спортивным тренером, – объясняет Марианна и хлопает свою подругу по плечу. – Отсюда и свисток.
И с этими словами Пия и Марианна снова исчезают в пансионате. Данте долго смотрит на свою беременную подругу, после чего переводит взгляд на Паулу.
– Думаю, будет лучше, если я уеду с Йенни, – говорит он.
– Я тоже так думаю, – кивает Паула.
– Мне жаль, что придется пропустить последний день.
– Я еще о многом заставлю тебя пожалеть, – ворчит Йенни.
– Ничего страшного, – отзывается Паула. – Нам будет вас не хватать.
Данте убегает в дом, чтобы собрать свои вещи. И всего через пару минут вылетает обратно с чемоданом, словно боится, что в его отсутствие Йенни успеет прикончить и похоронить Карину. Он берет свою девушку за руку, и вместе они покидают сад. Карина, Расмус и Хильда остаются стоять, буравя взглядами землю.
Паула подходит к ним.
– Сколько… драматизма, – говорит она.
– Да уж, можно и так сказать, – откликается Расмус. – О чем ты только думала, сестрица?
– Я ни о чем не думала. «Примитиво» думал за меня.
– Знаешь, как это называется?
– Да брось. Всего один невинный поцелуй.
Паула уже было решает уйти и оставить в покое компанию в саду, как что-то новое внезапно привлекает ее внимание. Она склоняет голову набок и видит, что у угла дома стоят какие-то люди. Мужчина и ребенок – кажется, девочка.
– А это еще кто такие? – удивляется Паула.
Все дружно оборачиваются, и Паула слышит, как Карина издает полузадушенный вскрик. Взявшись за руки, мужчина и девочка делают шаг вперед, выходя из тьмы на свет. У незнакомца в руках сумка, и у девочки тоже, хотя и детских размеров. Кроме сумки мужчина держит что-то еще. Букет цветов.
– Андерс, – выдыхает Карина. – Как ты здесь…
В повисшей следом тишине слышно только, как стрекочут ночные насекомые. Потом мужчина открывает рот:
– Мне тут Юлия напомнила о годовщине нашей свадьбы. Она сказала мне об этом вчера за ужином, и мы решили ненадолго съездить, проветриться, так сказать, чтобы…
Тут он резко обрывает себя. Карина молчит, стоя неподвижно, как каменное изваяние.
– Здравствуй, мама, – говорит девочка.
– Здравствуй, малышка, – отвечает Карина совершенно севшим голосом.
Проходит несколько секунд, прежде чем Паула понимает, что на лужайке разыгрывается самая настоящая семейная драма.
Она видит, как мужчина снова берет девочку за руку, и они бредут обратно к дороге. Девочка то и дело оборачивается, чтобы посмотреть на мать.
А Карина опускается на ступеньки входной лестницы. И плачет.
Глава 47
Панцано, 1998
Первого мая 1998 года, в первый по-настоящему теплый день весны, в Панцано родилась Антония Моретти. Она была пухленькой и хорошенькой, с пушком на голове. Большие любопытные глаза. Крошечная родинка на лбу. Толстенькие бледные ножки, которые энергично колотили по воздуху, когда ее поднимали. Малыш, способный покорить целый мир своей беззубой улыбкой, и чей смех увлажнил глаза даже самых суровых жительниц округи.
Пока Эрос вкалывал на винограднике, Паула сидела дома с малышкой, но как только Эрос по вечерам возвращался домой, все его внимание было сосредоточено исключительно на Антонии. Паула лишь быстро целовала его в щеку, и все. Родители мужа тоже полюбили Антонию. Она стала их внучкой, о которой они давно мечтали, несмотря на то что Эросу было всего двадцать пять лет. И тетушки Эроса полюбили Антонию. И старуха, что жила в соседнем доме, готовила потрясающее рагу из цыпленка и постоянно заводила на полную громкость свой старый граммофон у раскрытого окна.
Паула тоже полюбила Антонию. Всем сердцем.
И каждый вечер, укладывая ее спать, она прилежно повторяла ей это. Я люблю тебя. Не по-итальянски. По-шведски. Я люблю тебя, моя девочка. Она говорила так не потому, что сама слышала эти слова еще ребенком, а потому что знала, что так нужно говорить. Ее родители были скупы на нежности. Каждый вечер они ставили на стол еду, а на Рождество наряжали елку, но Паула не могла припомнить, чтобы мама с папой как-то по-особенному выражали свою любовь к ней.
Она любила свою дочь. Еще бы ее не любить! И все же бывали ночи, когда она маялась в постели, не в силах уснуть. Неожиданно к похрапывающему рядом Эросу прибавилась еще и Антония. Девочка, о которой Паула должна будет заботиться всю оставшуюся жизнь, присматривать, направлять… Да, в такие ночи голова Паулы настолько раскалывалась от мыслей и чувства долга, что ей приходилось вставать, чтобы принять холодный душ.
Но время шло. Антония росла. Шесть месяцев, девять месяцев – и вот внезапно ей исполнился год. Ее толстенькие ножки вдруг пошли, и она принялась повсюду ковылять. Вокруг яблонь и лимонов в саду, вокруг ног Эроса и Паулы… за ней с трудом можно было уследить. Все ее существо было наполнено жизнью. Эрос трудился на винограднике, Паула – в ресторане его семьи.
Такова была жизнь. И пусть даже давящая на грудь тяжесть временами грозила разорвать Пауле ночью ее легкие, она принимала ее. Что есть, то есть, и оно должно продолжаться. И нет никакого пути назад.
А потом появился Никлас.
Словно осенний ветер, он ворвался в жизнь Паулы и закружил ее в вихре
