А еще не помню у него шрама на шее…
— Кто за ним будет ухаживать? — Поинтересовалась майор.
— Скорее всего, если к тяжелым, то Макеева и Свиридова, вот они и расскажут…
— Договорились, Лариса Михайловна!
Через 8 дней, вечером, в дверь комнатки Ларисы Михайловны постучались.
— Входите! Открыто! А, Петр Васильевич, что-то экстренное? — доктор сидя за столом посмотрела на открытую дверь.
— Нет, Лариса Михайловна, все спокойно… Только вот мне не спокойно… Вот Ваша шоколадка! — капитан сделал пару шагов в комнатку.
— Заходите, присаживайтесь… Рассказывайте по порядку — это другой мальчик?
— Он очнулся, назвал имя и фамилию — Сережа Партизанов! — грустно сказал капитан.
— Ну, так Вы правы оказались! Зачем шоколад?
— Лариса Михайловна! Все, что я сказал из ранений — у него в наличии… Но! Я не могу вспомнить, чтоб у него были еще и осколочные правой части спины и серьезное ранение в районе правой подмышки! Ему с такими ранениями лечиться от 2-х месяцев! Не было их! Не было всего полтора месяца назад!
— Петр Васильевич! Возможно, ранения были не столь серьезны, как Вы считаете, возможно легкие осколочные… — улыбнулась врач.
— Товарищ майор! — переход на официоз показал, что молодой хирург посчитал, что над ним подтрунивают. — Прошу Вас провести осмотр раненого вместе со мной, как только к Вас появится время и будет возможность.
— Хорошо, Петр Васильевич, — смягчила напор молодого врача майор. — Будем учиться премудростям?
Утром проходил плановый осмотр больных. Сережка лежал головой к окну. Ему так хотелось посмотреть, как там — на улице. Это был третий день, когда он пришел в себя и за эти три дня палата уже успела ему осточертеть: вставать не разрешали, да и вставать еще совсем не получалось. Не получалось даже повернуть голову — голова болела при любом движении, но уже не так сильно. Радовало, что ухаживали за ним женщины в летах, а не молодые девушки. Хоть Сережка уже ничего не стеснялся, но … все же. Но больше всего его напрягал один военврач. Он постоянно наблюдал за всеми процедурами, что проводили нянечки, причем не просто наблюдал, но и что-то записывал и зарисовывал.
— Здравствуй, боец! — поприветствовала Серого женщина — врач в белом халате.
— Здрасти… — негромко ответил мальчика.
— Так, температура — нормально, это нормально… — врач смотрела записи медсестры. А потом спросила:
— Как себя чувствуешь? Как голова? Левая половина груди сильно болит?
— Спасибо, терпимо… — ответил Серый.
— Терпимо! Для тебя все терпимо! «Стреляный воробей!»
Услышав это Сережка улыбнулся.
— А что это мы улыбаемся? Чем я тебя развеселила?
— Да меня так уже называли… В другом госпитале…
— В другом госпитале… Это не 1857? Это не Владимир Владимирович? — хитро посмотрела военврач на мальчишку.
— А Вы откуда знаете? — удивился Серый.
— Да вот, Петр Васильевич, тебя там зашивал, после операции, а теперь он здесь, — показала она на врача, который «напрягал» своими осмотрами. Теперь Сережке стал понятен особый интерес к своей персоне. — Только вот не помнит он, чтоб тебя выписывали после ранения и не помнит еще несколько твоих ранений. Прояснишь?
— Сбежал… приняли морские пехотинцы… теперь опять госпиталь. — коротко пояснил Серый и поморщился, показывая, что ему трудно говорить.
— Петр Васильевич, видите, ему плохо, потом зададите ему свои вопросы, когда поправится. Пусть отдыхает, набирается сил… — попросила капитана майор.
— Хорошо, Лариса Михайловна. Надеюсь, от нас он пока не сбежит…
В начале мая Сережка уже начал потихоньку делать зарядку и различные упражнения для восстановления. Его перевели в отделение для выздоравливающих. А через 2 недели его вызвал главный врач госпиталя, майор Запольский.
— Значится так, младший сержант Партизанов, направляетесь в тыл, в суворовское училище! Значится так… Сопровождать тебя будет сержант Евтюхин, отправляться вам послезавтра. Вот твои вещи, забирай. Вопросы есть?
— Есть вопрос, товарищ майор! А как же 384 батальон морской пехоты?
— Значится так… Вот оттуда и пришли документы и твои вещички… Забирай. — майор Запольский показал на вещмешок, что стоял на стуле у стены.
У Сережки защипало в глазах, наворачивались слезы — еле удержался, чтоб не заплакать. Опять и снова его отправляют в тыл, опять и снова — суворовское. Опять и снова придется сбегать…
— Стой! Стой. Я тебе говорю! — кричал где-то далеко сзади сержант Евтюхин. Но Серый же не зря тренировался, бегал по утрам, бегал по вечерам… А Серый нырнул под один вагон, под другой, побежал в противоположную сторону, снова нырнул под вагон… И тут его остановило, словно налетел на шлагбаум, аж дыхание сбило. Шлагбаумом оказалась крепкая рука.
— Морячок! Далеко бежим? — крепкий старшина развернул Серого одной левой рукой, к себе лицом. Правая у старшины была на перевязи. — От кого… бежим…
Перед Сережкой стоял старшина Иван Овчаренко, тот самый — из второй жизни.
— Дядя Иван! — Сережка обхватил старшину руками и всхлипывая, уткнулся ему в грудь лицом.
— Сережка? А как? Так ты живой? А почему во флотском? — ничего не понимал Овчаренко. — Нам две недели назад сообщили, что тебя убили… снайпер убил, в голову…
Овчаренко снял с Сережкиной головы бескозырку. На коротко стриженой голове мальчишки были видны зажившие рубцы — отметины.
— Дядя Иван, ранило меня, не убило, вот из госпиталя сбежал, поэтому и во флотском, ничего больше по размеру не подходило, — самозабвенно врал Серый.
А Овчаренко ощупывал мальчишку со всех сторон, осматривал с одной стороны, с другой…
— И правда — живой! Вот майор Смирнов обрадуется! Нас же в самом начале мая на другой фронт, в 65-ую армию перевели. Да что я говорю, ты же сам все знаешь! Мы так просили тебя с нами перевести, но… Нам же запретили тебя с собой брать… берегли тебя, да не уберегли… Да что я говорю! Ты же — живой! Пусть что хотят со мной делают — я тебя с собой к Смирнову повезу!
Сережка слушал этот сумбур, что нес Овчаренко, и млел… И плевать кто и что теперь скажет — он нашел своих, своих родных!
Разведчики.
Майор Смирнов
