напишет в донесении: «Отряд старшего лейтенанта Ольшанского за двое суток отразил 18 атак противника, вывел из строя свыше 700 гитлеровцев, уничтожил несколько танков и пушек противника, посеял панику в тылу врага, помешал уничтожению порта и элеватора»
В ночь на 28 марта 1944 года 61-я гвардейская и 243-я стрелковая дивизии из состава 6-й армии форсировали реку Ингул и с севера ворвались в город Николаев. Одновременно с востока в город вошли части 5-й ударной армии. С юга в город вступили войска 28-й армии и 2-й гвардейский механизированный корпус.
До середины дня 28 марта разведчики и бойцы 99-го гвардейского отдельного мотоциклетного батальона пытались найти героев, которые сражались до последнего: отдельно складывали погибших, отдельно собирали раненых. Из 68 ушедших в десант, включая радистов и саперов, в живых осталось 11 человек, все ранены или обожжены… пятеро очень тяжело… Раненым оказали первую помощь и отправили в медсанбат.
Комбат капитан Субботин шел и смотрел на лежащий ряд погибших: некоторые были так обожжены, что кто это, узнать — опознать было невозможно. Рядом с одним из павших стоял и тихо плакал пожилой разведчик.
— Никифорович, ну ты что, не первый день воюем… Давай, соберись, нам еще за них отомстить надо! — попытался поддержать сержанта капитан.
— Так товарищ капитан! Совсем ведь мальчонка! Кто ж его в десант пустил! Кто ж его пустил… — сержант встал на колено, тихонько погладил по голове, поправил всклоченные окровавленные волосы и постарался смахнуть окровавленную пыль и копоть с лица мальчишки.
— Здесь только добровольцы были… Как его взяли… — поддержал капитан сержанта.
— Товарищ капитан! А мальчишка — теплый! — сержант быстро скинул с окровавленного, опаленного тела бушлат, расправил робу и приложил ухо к груди, прислушался. — Живой! Сердечко еле-еле стучит…
— Везунчик, в рубашке родился! Никифорович! Если б не ты… Закопали бы мальца! — капитан искренне был рад чуйке сержанта. А ведь его разведчики проверяли — вдруг кто живой. А тут не понятно, толи сердечко еле стучало, толи посмотрели, что вся голова и шея в крови и посчитали, что с такими ранами не живут.
Сержант подхватил мальчишку на руки и побежал к тому месту, где санитары 99 мотоциклетного батальона оказывали помощь раненым.
— Девочки, помогайте — спасайте!
— Сержант! Ты рехнулся? Он же мертвый… Мы этого мальчонку уже видели, там в рядке — у него ж вместо головы … сам знаешь. — возмутилась военфельдшер.
— Да живой он! Теплый …
— Сержант… после огня все теплые…
— Вера, да сердце бьется!
И тут мальчишка еле слышно застонал.
— И правда живой… Только, не жилец… — начала было фельдшер.
— Да не умничай ты! — не выдержал сержант. — Смотри, что можно сделать!
Фельдшер стала аккуратно «колдовать» над мальчишкой:
— Голова разбита в двух местах, череп похоже цел, но это уже врачам смотреть, пока — перебинтуем, рана плеча, возможно — перебита ключица — пулевое… Большая потеря крови… очень большая. Если выкарабкается — счастливчик.
— Верочка! Ты же у нас Верочка — ты в нас веришь, а мы живем! Да он уже счастливчик — чуть живого не закопали!
— Ну, что? Выживет? — подошел капитан Субботин.
Товарищ капитан, много крови потерял, не понятно, что с головой… Будем верить! — улыбнулась фельдшер.
После успешной операции два врача — хирурга устроили небольшой «перекур».
— Лариса Михайловна! У меня — дежавю… — молодой врач-хирург постучал себя рукой по голове.
— Что случилось, Петр Васильевич? — поинтересовалась у молодого коллеги, повидавшая многое в жизни и на войне, майор медицинской службы.
— Вы знаете, что я был переведен сюда из СЭГ- 1857…
— И-и-и?
— Мы сейчас оперировали мальчишку, так вот, пулевое на груди у него штопал я, причем выписать мальчишку и отправить в суворовское должны были совсем недавно! Только мальчишка, за пару месяцев, будто стал крепче, рослее…
— Ой, Петр Васильевич! Они же растут как на дрожжах, мальчишки эти… Неужто не знаете? — улыбнулась Лариса Михайловна.
— Лариса Михайловна, только вот рана, что я зашивал, выглядит старой… Вы же сами ее видели и сказали, что у парня вся левая сторону уже в «дырках», что он — везунчик: и голова почти цела — небольшие пробития, и пуля два раза выше сердца прошла.
— А когда вы его оперировали?
— В ноябре, где-то в середине ноября 1943, если не ошибаюсь… Его должны были выписать из госпиталя, отправить на восстановление, а оттуда — отправить в суворовское, в тыл! А сегодня — 28 марта! Я его видел последний раз в середине февраля, он еле ходить начал, а потом меня направили сюда.
— Он, конечно, мог сбежать на фронт, но восстановиться… — высказала предположение Лариса Михайловна. — Может вы что- то путаете? Может, просто устали, и Вам надо передохнуть?
— Лариса Михайловна! А давайте на спор! Я Вам сейчас постараюсь вспомнить его приметы, даже как его зовут!
— Капитан, на шоколад? — поддержала спор майор.
— Обижаете, Лариса Михайловна! Я же знаю, что Вам он придает силы… С меня шоколад, а с Вас — обучение всем хирургическим премудростям!
— Ох, и хитрец, Вы, Петр Васильевич! Вы же и так, отличный специалист!
— Ну что Вы, Лариса Михайловна! Мне до Вас еще — ого-го, сколько учиться и практиковать!
— Не надо лить мед на сахар! Давайте, говорите Ваши приметы! — растаяла от комплементов майор. — А то уже пора оперировать следующего…
— Пара секунд… — молодой хирург немного задумался, вспоминая. — Зовут его Сережа… Сергей — Воробей.
— Воробей — фамилия? — не поняла майор.
— Так его в госпитале прозвали, Стреляный воробей — из-за ранений, а фамилия — незабываемая — Партизанов!
— Действительно — не забыть… Стреляный, говорите? Кроме пулевого в грудь и касательного слева по ребрам — есть еще?
— Именно! «Правое бедро», пулевое, медиальная широкая мышца, сквозное, чуть выше колена; сквозное, пулевое, «грудь — спина» Вы видели, я ее зашивал; касательное — ребра — тоже видели; ранение головы, касательное, над левым ухом! Кажется, все!
— А шрам в районе 9-10 ребра? Забыли? Неужто не заметили?
— Заметил, но его не помню…
