самого учителя. Поэт-монах Гэн-рю, знакомый с ними обоими, например, писал: «Сюбун, находящийся целиком во власти художественной манеры Ван Вэя и У Даоцзы, все свое время посвящал занятиям живописью. Однако, если осмелиться провести параллель между творчеством Сэссю и работами его учителя, то это будет похоже на лед в сравнении с водой или на глубокого цвета краску в сравнении с растением индиго, из которого она извлекается»6. Иными словами, работы Сюбуна («вода» и «растение индиго»), служившие Сэссю на раннем этапе его творческого пути образцом для подражания, школой живописного мастерства, стали тем остовом, который со временем начнет обрастать живой плотью творческого вдохновения самого Сэссю.
Похоже, что многогранность художественных дарований Сэссю, так же как и притягательность его чисто человеческих качеств, не остались незамеченными в Сёкокудзи, ибо в тридцать лет он получил довольно высокую должность сика, лица, ответственного за прием гостей, – факт, сыгравший важную роль в его жизни, ставший тем необходимым и закономерным звеном в цепочке событий его судьбы, которые привели его в конце концов в Китай. Нетрудно себе вообразить, что жизнь в Сёкокудзи, атмосфера которого была насквозь пропитана китайской культурой, заботами об углублении контактов с материком, сформировала в японском художнике мечту посетить древнюю страну. Похоже, что именно своей ролью «ответственного за прием гостей» Сэссю обязан знаменательной встрече с посетившим Киото, а значит, и монастырь Сёкокудзи, влиятельным князем Оути, пригласившим художника в город Ямагути, где для Сэссю открывалась реальная возможность отправиться в Китай.
На территории дзэнского монастыря Сёкокудзи. Киото
В XV столетии Ямагути (современная префектура Ямагути), отстоявший на пятьсот пятьдесят километров к западу от столицы, был призамковым городом могущественных князей Оути, чья власть распространялась на острова Кюсю и Сикоку. Наивысшего расцвета город достиг при правлении 31-го из рода Оути – Ёситака, имя которого стало для своего времени символом просвещения, преуспевания, богатства. Не иначе, как «Киото западной провинции» нарекали Ямагути, и, похоже, не без основания, ибо в XV столетии, когда столица пребывала в огне пожаров и войн, Ямагути оставался оазисом мира, процветания, местом неизменно притягательным для представителей высшего сословия, людей культуры. Символом Ямагути и по сей день остается элегантная красавица – пятиярусная пагода ныне уже не существующего храма Рурикодзи, безупречно четким силуэтом прорисованная на фоне мягких очертаний окрестных гор. Отнесенная к числу «национальных сокровищ» (кокухо), она считается одной из самых красивых пагод Японии. С давних пор город играл важную роль посредника между Японией и заморскими державами. Отправляя на материк живопись и лаковую утварь и вывозя, в свою очередь, из Китая и Кореи самые разнообразные произведения искусства, князья Оути получали от этого обмена огромную прибыль, пополняя одновременно и собственную коллекцию художественных ценностей. Приглашение столичного художника в Ямагути было вызвано вполне объяснимым стремлением укрепить авторитет и культурное влияние этого набирающего силу города, поддержать его репутацию «малого Киото». Молодой дзэнский монах, талантливый живописец, владеющий к тому же китайским языком, как нельзя лучше подходил на роль персонального консультанта и наставника князей Оути в сфере культурных связей с Китаем.
В миле от города, в живописнейшей долине, часто навещаемой туманами и клубящимися облаками, Сэссю получает место настоятеля Ункокуд-зи (Храма Долины Облаков) – небольшого фамильного храма князей Оути. Сохраняется оно и сейчас, это неброское крохотное здание, почти задавленное современными домами, восстановленное в 1884 году поклонниками творчества Сэссю в память о проживавшем здесь художнике.
В Ямагути Сэссю обрел, наконец, свободу от жестких и непреложных правил, господствовавших в Сёкокудзи, от живописного канона, следовать которому была прямая неизбежность; здесь, вдали от строгих глаз наставника, творчество Сэссю вошло в русло им самим выбранного пути. И хотя традиция запрещала художникам подписывать свои работы до достижения ими шестидесяти лет, Сэссю, нарушая ее, начинает оставлять свое имя на рисунках уже сейчас, когда ему едва перевалило за сорок, свидетельствуя тем самым об осознании своей творческой значимости, восприятии себя не как ремесленника, исполнителя чужих заказов, но художника с собственным видением мира.
Пятиярусная пагода храма Рурикодзи. XV в. Ямагути
Среди дзэнских монахов было принято брать псевдонимы, не связанные с фамилией семьи, но содержащие в себе слог, входящий в состав имени учителя. Говорят, что Сэссю был большим поклонником каллиграфической работы китайского поэта и художника минской поры Чуши Фан-чи, представлявшей собой два иероглифа со значением «снег» и «лодка», которые читаются по-японски как сэцу и сю. Соединенные вместе, они составили новое имя художника – Сэссю, которым он отныне и подписывает свои произведения. Это имя оказалось созвучным именам двух наиболее авторитетных для него японских мастеров (слоги сэцу входят в состав имени Дзёсэцу, слог сю представляет собой первую часть имени Сюбуна). И все же не уверенный в правильности своего выбора художник обратился к старшему по возрасту монаху Рюко с просьбой интерпретировать дзэнский подтекст выбранного им имени Сэссю, что означает «Заснеженная Лодка». Ответ Рюко сохранился до наших дней: «Снег покрывает всю вселенную. Его чистота безупречна и, подобно сверкающей луне, не содержит и пятнышка пыли. Лодка, в свою очередь, скользя по поверхности воды, вольна уплыть во все направления: на юг, север, запад и восток. Всегда в движении, она не останавливается нигде, и только привязанная к шесту, пребывает в покое. Непорочная белизна снега символизирует духовную сущность истины, а лодка, находящаяся в вечном движении, но способная также и к покою, означает как подвижность нашего ума, так и его тишину. Если только ты глубоко, всем сердцем, овладеешь духовной истиной и постигнешь природу ментальной активности, ты сможешь выражать их своей кистью. И тогда твое творчество будет наполняться все большей и большей силой. В будущем люди будут обсуждать твои работы и скажут про них, что это не столько созданные рукой художника картины, сколько творения его духа»7. Пять столетий, прошедшие со времени ухода Сэссю из жизни, доказали подлинность его художественного дара, жизненность и одухотворенность его искусства, предсказанную дзэнским монахом.
Сэссю. Жители Китая.
Около 1468–1469 гг.
Национальный музей. Токио
Возможность посетить заморскую страну открылась художнику не сразу. Шесть или семь лет ждал он, живя в Ямагути, благоприятного поворота судьбы, пока, наконец, не был отправлен в Китай в качестве живописца и торгового представителя князей Оути, ответственного за выбор и покупку художественных ценностей.
Сегодня нам трудно даже вообразить, насколько тяжело в те далекие времена давался этот путь из Ямагути в
