же спокойна. Это удивляло ее саму, но она была рада и горда. Некоторое время она разглядывала мертвое лицо Мод, затем приподняла ее тяжелую голову и подсунула под нее подушку. Потом зашла за ширму, где были аккуратно разложены личные вещи сестры. Она взяла ножницы. Вернулась к кровати сестры Мод, нагнулась, бесстрашно взглянула в ее глаза цвета мрамора. Затем отрезала прядь ее седых волос, раскрыла мертвый рот, наполненный слизью, протолкнула туда волосы, срезанные с головы покойницы, сомкнула ее челюсти и придерживала их так, пока они не окоченели.
И тогда-то Лили и услышала шаги в коридоре за дверью. Она замерла. Кто-то подергал ручку двери и негромко окликнул: «Время чая, Мод». Затем тот, кто стоял за дверью, постучал в нее и сказал: «Приходи пить чай, если хочешь, Мод».
Лили выжидала. В ту трудную минуту она вспомнила слова Нелли Бак о том, что умение сохранять покой – это замечательное качество, потому что люди слишком суетны и до сих пор не научились терпеливо ждать и не стремиться всем своим существом к тому, чего они желают. Так что она стояла, не шевелясь, слегка подрагивая, как их собака Тень, когда ждала команды, чтобы согнать непослушных овец Перкина в стадо. И вскоре шаги снова зазвучали, а потом затихли.
Лили отрезала еще немного седых волос и присыпала ими шею Мод и простыню, которая жесткой плащаницей все еще была туго натянута над ее телом. Затем она приподняла правую руку Мод, остывшую, кажется, за считаные минуты, просунула ее пальцы в кольца ножниц и положила руку с ножницами сестре на грудь. Наконец, она взяла с тумбочки бутылочку с лауданумом, откупорила ее и окунула кончики волос Мод в жидкость. Налила немного лауданума в рот Мод, а бутылочку положила рядом с рукой так, чтобы жидкость из нее пролилась на простыню.
Она смахнула волосинки со своих перчаток и юбки. Затем отошла. Окинула взглядом сцену, словно это была театральная декорация, безупречно воссозданная в мельчайших деталях. Теперь ей хотелось подойти к той девочке или девочкам, которых мучила сестра Мод, и рассказать им, что все закончилось, что позор их остался в прошлом, но она знала, что нужно попытаться выскользнуть из здания так, чтобы ни с кем не столкнуться.
Лили сложила мешок и снова завернула его в простыню. Она отперла дверь и прислушалась, но шагов в коридоре слышно не было. По воскресеньям в холлах толпились люди, но здесь, в мрачной части госпиталя, было пустынно. Она свернула налево и дошла до черной лестницы, куда дети не допускались. Она поправила чепец на голове.
Вернувшись домой на исходе дня, Лили ощутила такую усталость, словно днями и ночами выбирала из земли камни. Ей ужасно хотелось выпить сидру из прохладного кувшина и смотреть, как кроны живых изгородей в Суффолке колышутся на фоне ясного неба, а потом улечься на траву рядом с Нелли и услышать, как Нелли говорит ей: «Я знаю, что ты сделала, деточка, и это вселяет страх, но вот тебе кое-что в знак того, что я тебя прощаю». И Нелли поцеловала бы ее в голову, а потом они уснули бы, уткнувшись носами в луговую траву, и проснулись только с наступлением ночи, когда вокруг ухали бы совы.
Она старательно боролась со сном – этого времени хватило на то, чтобы разжечь камин и развести в нем буйное пламя. Она сожгла свои перчатки, потом бросила в огонь мешок, и когда загорелись оставшиеся в нем волосы, он вдруг вспыхнул странным желтым пламенем.
Свадебный снимок
В мастерской у Белль безрадостно и тихо. После триумфа «Травиаты» постижерам почти нечего делать. Белль объявляет, что ведет переговоры с Королевским театром Виктории об изготовлении париков в стиле поздней Георгианской эпохи для предстоящей постановки популярной мелодрамы «Убийство лорда Бригама-Твиста», но пока договоренность не будет достигнута, им придется довольствоваться заказами на шиньоны и парики для светских дам, которые на излете зимы желают наряжаться куртизанками на своих званых балах.
Лондон терзают ледяные туманы, отчего дневной свет кажется призрачным сумраком. Лили ходит на работу, прикрывая шалью рот и нос, и к тому моменту, когда она добирается до Лонг-Акр, на шали вовсю цветут влажные пятна. Она тоскует по весне, но понимает, что тосковать по будущему, которого она может и не увидеть, бесполезно.
Она не ходит в церковь уже несколько недель, отказывая себе в утешительном свете из окон, опасаясь чувств, которые испытывает к Сэму Тренчу, но в одно особенно мрачное воскресенье решает, что ей необходимо его увидеть.
Его там нет.
Она вертит головой на протяжении всей службы. Ей видны не все прихожане, но она знает, что там, на задних рядах, где он обычно сидит, пусто. Эта пустота столь осязаема и безгранична, что почти заменяет собой человека. Она едва слушает проповедь и молитву. Она знает, что ее томление безрассудно. У Сэма Тренча есть жена, которая ему дорога. Он жарит для нее золотистый лук по воскресеньям. Они спят в одной постели. Но она не может отделаться от мыслей о том моменте на Ле-Бон-стрит, когда Сэм застал ее в алом платье, и о том, как он обнимал ее и целовал ее волосы, и как после этого, уходя, не мог сдержать слез.
Служба заканчивается, и Лили заворачивается в шаль, прикрывая лицо, чтобы выйти в туман. Ей грустно и голодно, остро хочется утешения, хочется сладкого. Она вспоминает пудинг с патокой, который Нелли иногда готовила по воскресеньям и подавала на маленьких жестяных тарелочках с шариком желтого крема сверху, и думает: «Я могла бы питаться им постоянно, и растолстела бы, как Нелли, и не стала бы такой тощей и жалкой девицей. И не томилась бы здесь по объятиям мужчины, который никогда не будет моим».
У выхода женский голос окликает ее по имени, она поднимает голову и видит Джойс Тренч. На Джойс фасонистый чепец, и круглое лицо под ним улыбается.
– Я надеялась застать вас тут, Лили, – говорит она. – Я хотела принести вам извинения.
– Извинения?
– Да. Боюсь, мы проявили чрезмерную самонадеянность и напор, пригласив вас пожить у нас на Честнат-стрит. Теперь мы понимаем, что для вас это было неприемлемо, и я хотела бы попросить у вас прощения. Это была моя идея, но мы не имели права принимать решение за вас.
– О-о… – говорит Лили. – Нет. У вас было полное право. Меня не было бы в живых, если бы ваш муж меня не
