знала, что этому не бывать. Она вынужденно пребывала в отчаянно кричащем безмолвии.
С этого момента все нужно было делать бесшумно. Так это происходило во сне: мир как будто ненадолго остановился, ровно настолько, сколько требовалось, чтобы со всем покончить, потому что все должно было пройти легко.
Лили открыла дверь, на которой висел знак «Стой. Детям вход воспрещен». Но она-то больше не была ребенком. Она была работницей из «Лавки париков» Белль Чаровилл, чье мастерство отметили. Время обернулось вспять и перенесло ее сюда, но уже не беспомощным младенцем в мешке и не девочкой, которую выдергивала из кровати та, кого дети прозвали Зверюгой, а мисс Лили Мортимер, собиравшейся положить конец мучениям всех тех, кто подвергся извращенным наклонностям этой злочестивой женщины. Она собиралась покончить с этим прошлым.
Она тихо шла по коридору, пока не достигла знакомой двери в комнату сестры Мод. Она прекрасно знала, что дверь могла быть заперта и что ключ всегда висел на крючке над камином – гораздо выше, чем мог бы достать ребенок, но в ее сне дверь была открыта. Во сне Лили просто отворила ее и вошла внутрь, и там, в кровати, лежала она, словно терпеливо дожидаясь ее…
Лили потянулась к ручке двери. Она заметила, что рука ее не дрожит и что сама она испытывает лишь холодную решимость – ни сожаления, ни раскаяния, ни страха перед тем, что собиралась сделать. Сон указал ей путь, и теперь ей казалось, что она видела его давным-давно, много лет назад, и не один, но множество раз, и вина терзала ее скорее за то, что она не решилась совершить задуманное раньше.
Комната почти не изменилась. Камин не горел. Обои безобидного желтого цвета с узором в виде крошечных цветочков, пусть и поблекшие, все еще были на месте – невинный фон для непристойностей, вытворяемых сестрой Мод. Ширма, за которую сестра Мод уходила помыться после того, как с «покаянием» было покончено, все еще стояла слева от прикроватной тумбочки. А сама сестра Мод? Она была здесь же, лежала в своей узкой кровати под туго натянутой простыней, однако одеяло сбилось и свисало, касаясь пола, и одна из ее рук, тонкая и безжизненная, свисала вместе с ним.
Она спала. Лили стояла и смотрела на нее. Рот у нее, обычно сжатый в тонкую полоску, был распахнут, виднелись скошенные внутрь зубы – двух не хватало. Из ее глотки раздавался негромкий храп. Волосы ее поседели. Она не шелохнулась, когда Лили вошла в комнату.
Лили шагнула к камину и обнаружила ключ от комнаты именно там, где он всегда и висел, сняла его, подошла к двери и заперла ее, и звук ключа, провернувшегося в замке, был до того привычным, словно она слышала его еще вчера, и в комнате действительно пахло камфорными шариками, но также и чем-то еще, чем-то болезненным, каким-то омерзительным духом сестры Мод, напомнившим Лили обо всем здесь происходившем, словно и не минуло столько времени, словно время и не могло существовать в промежутке между моментом, когда это происходило, и моментом, когда все закончилось, потому что все это всегда жило внутри нее и осталось бы там до самой ее смерти.
Лили охватили злость, холод и горечь. Она подошла к кровати и, не снимая перчаток, встряхнула сестру Мод, чтобы та проснулась. Покончить со всем, пока она спала, было бы проще, но Лили хотела, чтобы Мод узнала ее и испытала страх. Проще говоря, она хотела, чтобы та помучилась. Женщина уставилась на нее и, хлопая своими бесцветными глазами, попыталась сфокусировать взгляд, и Лили ощутила исходившее от нее тепло и заодно вспомнила тот ужасный липкий жар ее тела, когда оно совершала свое гадкое «покаяние» в руках Лили.
– Мод, – сказала Лили, – ты знаешь, кто я?
Глаза у той, маленькие и круглые, как галька, бегали, тогда как лицо ее в пленке испарины, похоже, оцепенело, и ни единый мускул не дрогнул на нем. Рот все еще был открыт, и дыхание ее отдавало кислой вонью лауданума[12].
– Мод, – повторила Лили. – Скажи, как меня зовут.
Мод поднесла свисавшую руку к груди и принялась разминать ее, и Лили поняла, что та болит. Затем она попыталась поднять голову с подушки, но Лили среагировала быстро. Она выдернула одну из подушек и отбросила ее на пол. Голова Мод упала обратно, и Лили сказала:
– Хочешь покаяться? Если хочешь, давай быстрее, ибо тьма уже близко. Утро не наступит.
– Мисс… – произнесла Мод.
– Да, верно. «Мисс Негодница». Так ты называла меня с тех самых пор, как я сюда попала. И ты была права. Ты заставила меня покориться тебе, но в душе я так этого и не сделала. Из-за тебя я жила в аду и терпела это, но так и не уступила тебе. И сейчас я собираюсь нарушить шестую заповедь. Помнишь, как она звучит? Да, конечно, помнишь, но теперь ты бессильна. Дверь заперта. И никто не услышит, если ты закричишь, потому что я заткну тебе рот.
Лили увидела, что рука сестры Мод поползла в сторону прикроватной тумбочки, к медному колокольчику, который стоял там рядом со склянками с лекарствами – среди них была и бутылочка с лауданумом. Лили схватила колокольчик и осторожно переставила его подальше, чтобы та не смогла до него дотянуться. Затем, отступив на миг от кровати, она развязала сверток с мешком, залезла рукой внутрь и достала оттуда горсточку старых седых волос. Она бесшумно подошла к сестре Мод, склонилась над ней на секунду, впитывая ее дыхание, жар ее тела, а потом затолкала волосы в рот Мод и заткнула его своей ладонью в перчатке, вжимая голову Мод в подушку.
Та сразу же начала давиться, да вот только раскрыть рта, чтобы откашляться, не могла. Ей нечем было дышать. Ее грудь вздымалась под туго натянутой простыней. Лицо побагровело, приняв оттенок формы Корама. Она выпучила свои бесцветные глаза. Одной рукой сестра Мод пыталась дотянуться до Лили, упросить, умолить ее о том, чего та не смогла бы дать. Но Лили даже видеть ее больше не хотелось. Свободной рукой она схватила с пола подушку, затем убрала другую руку со рта Мод и изо всех сил придавила подушку к ее лицу, и держала ее так до тех пор, пока не почувствовала, что борьба за жизнь пошла на спад, но все равно держала ее, прижимала и прижимала, пока руки ее не заболели, а тело Мод не обмякло.
Лили была все так
