смеешь! Против матери?!
– Мама, успокойся, ты перегибаешь. Пусть отец сам расскажет всё.
– Он ни хрена не говорит! – И снова «здарова», первое услышанное от матери ругательство. Серёжа уже плотно невзлюбил третье декабря.
– Папа, пожалуйста… – начал юноша. – Внутри действительно есть какая-то женщина?
– Да, – прозвучал сухой и резкий ответ.
– Кто она?
– Не знаю
– Кто она тебе?
– Никто. – Ни тени лжи.
– Почему тогда ты её защищаешь?
– Посмотри на свою мать, я боюсь за её здоровье. – Верно, но странно, для Григория.
Серёжа взял маму за руку, и она уже не пыталась сопротивляться. Конструктивный и спокойный диалог давал куда более ценные плоды, нежели её крики и неконтролируемая агрессия. Может быть в словах её мужа и была ложь, но это был хоть какой-то прогресс.
– Мама, обещай, что ничего не сделаешь. Мы просто послушаем, ладно?
– Л-ладно… – Она начала заикаться. Чего она боится? Осуждения? Конкурента?
– Папа, открой пожалуйста дверь.
Григорий постоял пару секунд в молчании, оценивая взглядом жену и сына, даже перевёл взгляд на дочь. Девочка сидела, обняв колени и плакала. Она чувствовала себя так, словно сама была причиной ссоры.
– Ладно. Эй, внутри, выйди на минутку.
«На минутку! Поздороваться и вернуться обратно».
Мужчина отошёл на пару шагов от двери, и та начала медленно открываться. Вначале показались тёмные волосы, потом бледная кожа и миловидное лицо, не изуродованное горем, временем, этилом или какой-нибудь болезнью. Настоящая красавица на селе – такую девушку тяжело было представить местной жительницей. Да, красавицы и в таких местах имеются, но не с такой бледной кожей и слабым телом.
– Здрасьте, – сказала она, полностью показавшись перед зрителями. Совершенно босая и неряшливая. Голос её был спокойный и нежный, слегка дрожащий, будто урчание кошки.
Серёжа наконец-то увидел её полностью. Какая-то затасканная ночнушка, словно девушка только-только проснулась, хитрые и слегка бестолковые карие глазки, востренький носик и тонкие губки. Длинные и полусогнутые ногти напоминали хищные когти, ни единой родинки на коже. Ночное платьице портило впечатление и вид стана, но даже с ним прослеживалась симметрия тела (что встречается крайне редко) и выпирающий живот. Может, чуть-чуть до двадцать восьмой недели.
И тут, юношу ударила в голову одна мысль. Неприятная, даже пугающая.
– Мара?.. – удивившись, сказал он.
– Ты её знаешь?! – подхватила мать.
«И что мне сказать: да, мама, я видел, как она ночью вылезает голая из бурлящего мгновение назад котла?».
– Н-нет, я просто слышал.
– От кого ты слышал?! Почему я не в курсе?! – Мария сошлась на крик. Эта ситуация ей в край не нравилась.
Серёжа пригляделся к Маре. Это была она. Сейчас, при свете дня он явно узнал ту, что была на его отце, в тот вечер, когда дверь в избу оказалась заперта. Но… этот выпирающий живот… Этого просто не может быть! Но, может… это просто свет так падает, и ему кажется?..
– От Бражника, – промямлил юноша.
– Ты Мара? – повторила вопрос Мария.
– Да.
– И знаешь Бражника?
– Да.
– Подойди-ка сюда, девчушка. – Слово «девчушка» резало уши, и было полностью пропитано желанием вцепиться несчастной в лицо.
– Нет.
Мария сорвалась с места. Такого не ожидал никто; Мара, впервые увидев жену Григория и опасаясь её, тоже была заставлена врасплох. Похоже, этот день был наполнен удивлением для всех и каждого. Мария добежала до Мары, и не дала ей скрыться внутри избы. Она схватила девушку за волосы и ладонью ударила по лицу. Бедняжка заплакала и испуганно уставилась на обидчицу.
– Ты трахалась с ним? – Слава богу Вера была слишком далеко, чтобы услышать это. От неловкости даже Серёжа подумал зажать уши.
– Н-но я же беременна… – то ли как «нет» то ли как «да», сказала Мара.
Мария будто только сейчас увидела необычное положение той, которую она обвиняла во всех грехах. Спокойствие, радость, раздражение, злость, забота… целая буря оцепила лицо матери, перед той, которую ожидает чудо деторождения. Мария то смотрела нежными глазами на этот маленький бугорок под ночнушкой, злобно оскалив зубы, то наоборот, но на лице так и не появилось цельной эмоции, положительной или отрицательной.
– Чтоб я тебя больше здесь не видела, не рядом с ним, не рядом хоть с кем-нибудь из моей семьи? Поняла?
Мара активно закивала, за что была освобождена, хоть и принижена. Она спрыгнула с веранды и побежала вглубь села.
Серёжа провожал беременную беглянку недоумевающим взглядом.
– Не надо было так с ней… – сказал Григорий.
– Заткнись, Гриша. Домой, живо!
3 декабря 1988 года, вечер
– Маша, успокойся, мы же всё решили.
– Как решили? Кто с кем решил? Я видела какую-то малолетнюю дуру, что ошивается рядом с тобой!
– Ну что нужно от меня какой-то малолетке, да в добавок и беременной?.. не палкой же её отгонять да бить.
– Не знаю!..
С возвращения семьи в избу лесника прошло несколько часов, а выяснения отношений так и не закончились. Наступали лишь небольшие паузы в виде передышки: иногда они походили на то, что Марии попросту нечего было сказать: она замолкала, о чём-то усердно думая, и с новой силой нападала на Григория.
Даже маленькая и ранимая Вера быстро привыкла к этой картине: вначале она ещё пыталась плакать, надеясь отвлечь обоих родителей, но её старания оказались ничтожны. Серёжа сидел с сестрой на печи, и они молча наблюдали за ссорой. Мария даже пыталась воспользоваться детьми против Григория, но те быстро покинули родительский конфликт. Из обоих чад, только Вера не желала, чтобы случилось страшное… «развод». Пару раз она слышала это слово от брата, и он даже надеялся на это, а практика совместной жизни показывала, что юноша не шибко рад тому, что мама и папа были вместе. Они с сестрой отличались отношением к семейным ценностям; девочка привыкла слышать, что семья всегда должна быть цельной, какие-бы странные вещи в ней не происходили.
По личным причинам Серёжа не пытался успокоить родных, а девочка просто не знала, что ей делать. Слёзы её высохли, и только по тоскливому выражению лица можно было понять, что мучает несчастную.
– Я уеду, – в какой-то момент высказала Мария.
– Куда ты собираешься уехать? – вместо ожидаемой угрозы и злости, прозвучало банальное удивление со стороны Григория.
– Куда-куда? Домой!
