Пролог. (Бумажный человечек)
Июнь 2045 года
Пол Дарэм открыл глаза и заморгал – в комнате было неожиданно светло, – затем лениво вытянул руку, чтобы ладонь оказалась в пятне солнечного света на краю кровати. В луче, падающем из щели между шторами, плавали пылинки, и каждая словно по волшебству возникала ниоткуда, а потом бесследно исчезала, пробуждая воспоминание детства, когда эта иллюзия в последний раз казалась такой гипнотически захватывающей. Он стоял в двери, ведущей на кухню; полуденный свет прорезал комнату; пыль, пар и мука вихрем взвивались в сияющем воздухе. На одно мгновение полусна, пока Пол силился проснуться, собраться, упорядочить существование, показалось, будто соседство двух эпизодов созерцания пылинок в солнечном луче, которые разделяли сорок лет, так же осмысленно, как обычное перетекание времени из одной секунды в другую. Он проснулся ещё чуть-чуть, и замешательство рассеялось.
Пол чувствовал себя очень бодрым, но не хотел терять обволакивающее ощущение комфорта. Он не мог вспомнить, почему проспал так долго, но это его не слишком заботило. Растопырив пальцы на прогретой солнцем простыне, он думал, не уплыть ли обратно в сон.
Закрыв глаза, Пол позволил мыслям ускользнуть из сознания и вдруг поймал себя на чувстве тревоги, неизвестно откуда взявшейся. Он совершил какую-то глупость, что-то безумное, и ему придётся об этом горько пожалеть… Но детали ускользали, и Пол заподозрил, что это лишь настроение, остаток замешкавшегося сна. Попытался вспомнить, что было во сне, но без особой надежды: если Пола не вышвыривал в реальность кошмар, обычно его сны стирались из памяти. И всё же…
Он спрыгнул с кровати и скорчился на ковре, уткнувшись лицом в колени и прижав к глазам стиснутые кулаки; его губы беззвучно шевелились. Потрясение от осознания было ощутимым, словно красный разрез на дне глаз, налитый пульсирующей кровью, или удар молотком по пальцу, и окрашено той же смесью потрясения, гнева, унижения и дурацкой растерянности. Ещё одно детское воспоминание: да, он приставил к деревяшке гвоздь, но лишь для того, чтобы замаскировать свои истинные намерения. Он видел, как отец ударил себя по пальцу, и знал, что ему нужен собственный опыт, чтобы познать тайну боли. И он был уверен, что дело того стоит – вплоть до момента, когда с размаху опустил молоток…
Пол раскачивался из стороны в сторону, находясь на грани истерического хохота, пытаясь выбросить всё из головы и дожидаясь, когда схлынет паника. Наконец она схлынула, чтобы смениться единственной и вполне связной мыслью: Я не хочу здесь находиться.
То, что он сделал с самим собой, было безумием, и это следовало прекратить как можно быстрее и безболезненнее. Как он вообще мог воображать, что придёт к другому выводу?
Пол начал вспоминать детали подготовительного процесса. Он предвидел свои чувства, именно так всё запланировал. Как бы паршиво он себя ни чувствовал, это лишь этап в предсказуемой последовательности реакций: паника – раскаяние – анализ – смирение.
Два этапа из четырёх пройдены – уже неплохо.
Пол отнял руки от глаз и оглядел комнату. Если не считать нескольких ослепительно-ярких пятен от прямых солнечных лучей, обстановку окутывал рассеянный мягкий свет: матово-белые кирпичные стены, мебель под красное дерево (имитация!), даже репродукции на стенах – Босх, Дали, Эрнст и Гигер – всё выглядело ручным, безвредным. Куда ни бросишь взгляд (пусть и только там), симуляция была совершенно убедительной; это делал сам Пол, освещая её прожектором своего внимания. Иллюзорные световые лучи воссоздавались через возбуждение отдельных палочек и колбочек в симулированной сетчатке Пола, проецируясь на виртуальное окружение и точно определяя объём необходимых вычислений: множество деталей в центре поля зрения, куда меньше – на периферии. Объекты, находящиеся за пределами видимости, не «исчезали» полностью, если могли повлиять на освещение соседних предметов, хотя Пол знал, что вычисления такого рода редко идут дальше грубых приближений первого порядка: «Сад радостей земных» Босха превращается в простой серый прямоугольник со средней отражательной способностью, ведь, когда Пол поворачивается к нему спиной, любая детализация становится пустой тратой ресурсов. Любая часть комнаты в каждый момент имела ровно такое разрешение, какое требовалось, чтобы ввести его в заблуждение – ни больше ни меньше.
Пол знал эту технологию не первый десяток лет. Но совсем иное дело самому её ощущать. Приходилось подавлять желание резко обернуться в тщетной попытке опередить процесс; какой-то миг это было почти невыносимо – просто знать, что происходит на краю поля зрения. Тот факт, что вид комнаты оставался безупречным, делал только хуже, превращая раздражение в параноидную фиксацию: как быстро ни поворачивай голову, тебе никогда, даже мельком, не увидеть, что происходит вокруг.
Пол вновь прикрыл глаза на несколько секунд. Когда открыл их, давящее чувство ослабло. Конечно, оно пройдёт; это было слишком странное состояние ума, чтобы сохранять его слишком долго. Конечно, никто из других Копий не сообщал ни о чём подобном. Но ведь никто из них вообще не предоставлял по доброй воле никаких особенно полезных данных. Они только брюзжали, как дурно с ними обошлись, скулили из-за своего положения, а затем по собственной воле прекращали существование – и всё это на протяжении пятнадцати субъективных минут после обретения сознания.
А эта? В чём его отличие от Копии номер четыре? На три года старше. Упрямей? Больше решимости? Отчаяннее нуждается в успехе? Пожалуй, так. Если бы он не чувствовал, что предан делу более чем когда-либо, если бы не был убеждён, что наконец-то готов видеть самую суть, то нипочём бы не приступил к сканированию. Однако теперь, когда он уже «не тот» Пол Дарэм, из плоти и крови, уже «не тот», кто сидит снаружи и наблюдает эксперимент с безопасного расстояния, – вся решимость будто испарилась.
Вдруг он задумался: А почему я так уверен, что не состою из плоти и крови? Пол вяло засмеялся, почти не смея рассматривать альтернативу всерьёз. Последнее, что он вроде бы помнил, – как лежит на каталке в клинике «Ландау» и медбратья готовят его к сканированию. На первый взгляд, дурной признак. Но ведь он столько перерабатывал, так долго накручивал себя, готовясь к «этому», что мог просто забыть, как шел домой, рухнул в кровать с головой, затуманенной обезболивающими, и погрузился в сон…
