У чёрта на куличках
2 ноября 1988 года, полдень
– Пашка, старуха умерла! – раздался резкий крик, стоило ржавым дверным петлям оповестить хозяина хижины о вторжении нежданного гостя.
– Какая из?! – вопросительно рявкнул «Пашка». Последний час он занимался убитым зайцем, его тушкой и шкурой, а само терпение иссякло около получаса назад.
В хижине царил сущий хаос: часть мебели – которую с трудом можно было найти в осунувшимся доме – или стояла, или лежала, в зависимости от прихоти хозяина; пол был испещрён сотнями зазубрин и шлейфом от частых перестановок, стойкий запах самогона на картошке не позволял вдохнуть полной грудью, вместо ковра низ украшал нагой пол, словно декор, тут и там валялся мусор самого разного характера. Дом, как ни есть. Грязный и отвратительный… но всё же дом.
Павел всадил нож в деревянный стол, сквозь шею мёртвого животного, будто оно могло сбежать, пока его убийца отвлекается. Этот дородный, злой, осунувшийся лицом мужчина и слегка туповатый во взгляде был в этой хибаре хозяином, и, пришёл ли гость с плохими новостями или нет, ему есть что́ высказать непрошенному.
– Ждана!.. – невнятно сообщил гонец. По нему не было видно, какие он испытывал чувства, они то и дело мимолётно проскакивали морщинами вокруг бровей и губ, точно его реакция зависела от реакции самого получателя.
Влад, – а именно так звали «гонца», – выглядел не лучше Павла, хоть и был моложе на семь лет. Тяжело жилось не только им двоим, но и остальным жителям села, тем, что были нормальными. Плешивая макушка, один скосивший глаз, сломанный нос и гнилые зубы; он не выглядел как джентльмен, но был смышлёным, вежливым и добрым, когда была на то необходимость. За ним всю жизнь в тридцать лет тянулось пренебрежительное «Владик», как облезший хвост за собакой.
Услышав новость, Павел натурально засиял. Ждана умерла! Он громоподобно засмеялся, вплоть до приступа кашля. Владик облегчённо выдохнул и тоже начал смеяться. Если смешно другому, то и Владику было смешно.
– Заживём-заживём! В кои-то веки прокля́тая отпустила нас! Я тут как раз косого поймал, будет чем закусить.
– Я всех сейчас созову!
– Нет! – Павел резко изменился в настроении и сжал кулак, грозя ударить хлипкого друга. – Забыл что ли, как было в прошлый раз?!
– Нет, не помню…
– А я!.. Тоже не помню… Ну, брось, Владик, только ты да я. У нас не так много времени, пока эти черти сами не начнут веселиться.
Обернувшись в сторону скорой закуски (картофельный самогон вполне неплохо сочетался с зайчатиной), и готовясь продолжить готовку, оба приятеля увидели лишь пустой стол с воткнутым в него ножом. Пока Владик рисовал на себе крест, хозяин избы высказался:
– Это не дело, Владик… не дело.
17 ноября 1988 года, вечер
Смена в автомастерской закончилась двадцать минут назад, но Григорий Беглов ушёл с рабочего места ещё на полчаса раньше. Ему было необязательно так поступать, поскольку он легко успевал туда, куда и пришёл, особенно после того, как ещё сорок минут гулял и заливал в горло купленное пиво.
Когда ему прямо на рабочее место пришло письмо от местного нотариуса, с просьбой явиться в скорый срок, он был удивлён. Первой же мыслью было то, что все его маленькие махинации, – которые начали переваливать за полусотню, – неожиданно стали общественным достоянием. Но мысли, что он, как маленький вор-бизнесмен, слишком мелкая рыбёшка, чтоб милиция устраивала засады, особенно такие хитрые и безвкусные, всё же успокоили мужчину.
Если бы его действительно прижали обстоятельства, которые назывались «уголовная ответственность», он бы не постеснялся покинуть город, и жену с двумя детьми. По крайней мере в этом он иногда признавался самому себе.
Первые две минуты, сидя у входа в кабинет, он пытался ни о чём не думать. Чуть позже его сразу посетили мысли, что мало чего можно ожидать интересного от нотариуса: фактически, в глазах закона, Григорий был чист, – если не считать отсутствие банальной нравственности и этики, и ни перед какими-нибудь структурами он не числился; рассчитывать на неожиданно всплывшего из ниоткуда родственника с «дарственной» или то же завещание тоже было тяжело. Сколько Григорий себя помнил, с самого раннего возраста и пребывания в детдоме, единственный человек, кого он действительно однажды назвал мамой, была Дева Мария.
Плохого от посещения нотариуса не ожидалось, в равной степени, как и хорошего. И, казалось бы, какого черта он здесь забыл?.. но любопытство пожирало изнутри, особенно после опустошённой бутылки.
Деревянная дверь открылась, и из неё выпорхнула заплаканная женщина в чёрном… натурально, как вестник рока. Григорий сухо сглотнул, как бы ему также не вылететь в слезах.
Войти в кабинет не составило никакого труда, а вот сдержать явно растущую неприязнь – крайне сложно. Учитывая, как выглядел Григорий, в этой потрёпанной и запачканной форме автомастерской, его присутствие в кабинете «правоохранительного работника» расценивалось как бандитский рейд.
Нотариус походил на типичного офисного работника: весь такой зажатый, точно его большой ум и профессия давили на голову, что со временем осунулись в плечи и сгорбили спину. Как толстый хомяк, этот мастер юриспруденции сидел за столом и перебирал бумаги. Он словно знал, кого нужно ждать в любой момент, и стойкий запах машинного масла уже уведомил его заранее – Григорий Беглов пришёл по высланному приглашению.
Пока вошедший работник автомастерской сидел и ждал что с ним заговорят, его дело внимательно просматривалось уже в третий раз. Да, нотариус не поленился дополнительно взять информацию из местного отдела милиции, чтобы убедиться, кого именно он пускает к себе в логово, и такая чистая характеристика могла быть только у священников, если нельзя было посчитать неприятное и озлобленное лицо за преступление. У гостя также отсутствовал большой палец на левой руке, что однозначно должно было произойти ещё в далёком детстве. Нотариус был уверен, что подобная деталь сильно сказалась на взрослении этого человека.
Мария, жена Григория, судя по документам была не шибко настроена на брак. Если смотреть на важные семейные даты, то в глаза бросается то, что Сергей – первенец – родился через три месяца после свадьбы. Учитывая грубое выражение лица автомеханика, было тяжело представить любое отношение с нормальной – и даже живой – женщиной. Фантаст-некрофил, не стесняясь себя сказал бы
