Если нужно, я и в последний момент успею запрыгнуть.
Она села рядом с ним на лавку, и он опять притянул ее к себе. С ним было так уютно, она положила голову ему на грудь. И больше нечего было сказать.
Уильям
Он никогда не умел прощаться. Всегда предпочитал незаметно сбежать. Но там, на вокзале Виктория, такого шанса не оставалось. Беа проводила его до вагона, они обнялись еще раз напоследок, и он взобрался по ступенькам в вагон. Нашел место – не у окна, а возле прохода, рядом с пожилой дамой в шляпке, и Беа его не могла разглядеть, хотя он ее прекрасно видел. Она высматривала его среди пассажиров, но удобная позиция оказалась именно у него, и он не сводил с нее глаз, запоминая черты лица, линию волос, падающих на спину, движения рук.
А потом поезд тронулся, и он наклонился вперед, прямо над дамой, и прижал ладонь к оконному стеклу, и она увидела и помахала ему, а поезд набирал скорость, выезжая из-под навеса вокзала, и свет заливал вагон, по мере того как они удалялись от Лондона. Он потерял Беа из виду, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.
В тот же день корабль отходил от причала – так медленно, что он сначала даже не понял, что они уже двигаются. Уильям стоял на палубе, глядя на лица провожающих внизу, люди истово махали своим любимым. Ему хотелось, чтобы и Беа стояла там и они смогли повторить момент ее отплытия в Штаты. Это казалось правильным. Но нет – ни одного знакомого лица на причале. Подумал было, не махнуть ли рукой, прикинувшись, что и его тоже провожают, но не смог. Он понимал, что совершенно одинок.
Настала ночь, он завернулся в плед и смотрел на звезды. И решил, что это время в Лондоне останется тайной, которой ни с кем не надо делиться. Ни с одной живой душой. Он сохранит ее в своем сердце. И останется с Беа в том времени, в тех днях, на всю оставшуюся жизнь. Некоторые тайны – это тяжкое бремя, которое нужно нести. Другие – подарки, маленькие кусочки тепла, которые можно заново проживать, еще и еще. И никому другому об этом знать не надо. Никто другой не имеет на это права. Это их тайна. Только их.
И в темноте над морем он отсалютовал на восток.
Беа
Она провожала взглядом поезд, увозивший Уильяма, пока тот не скрылся за поворотом. Не хотелось возвращаться домой, встречаться с матерью и ее раздражением, висевшим в воздухе, поэтому прямо от вокзала Беа пошла в Сент-Джеймский парк. День выдался чудесный, солнце проглядывало сквозь облака, дождя не предвиделось.
Всего три дня назад жизнь была совсем иной. Мистер Джи был жив. Уильям был в Америке. Мать отдыхала в Испании. А сейчас все изменилось. Телефонный звонок. Стук в дверь. Она не жалела, что встретилась с Уильямом, и не жалела, что переспала с ним. Это казалось правильным и закономерным, так и надо было поступить, чтобы закрыть тему. Но трудно было отделить горе утраты мистера Джи от горечи утраты Уильяма. Они казались неразделимыми и вместе рождали ощущение конца, словно два этих события, произошедшие почти одновременно, были необходимы, дабы воздвигнуть стену между прошлым и настоящим. Она сидела в парке, смотрела на идущих мимо людей и воспринимала встречу с Уильямом как неизбежный пункт в их истории. Они должны были воссоединиться, чтобы расстаться.
Беа закрыла глаза и услышала голос мистера Джи, как он поет свой любимый гимн, пока моет посуду, – рукава закатаны, вокруг талии повязан фартук. А Джеральд, скатываясь вниз по лестнице, спрашивает ее: А правда горные склоны крутые? И луга зеленые? А как там темные фабрики Сатаны?
Отвали, смеется Беа, но на самом деле она не хочет, чтобы Джеральд уходил, хочет, чтобы они вместе послушали, как восхитительный тенор мистера Джи выводит эти чарующие ноты. На втором куплете вступает и она, становясь рядом с ним у раковины, они вздымают вверх мокрые ложки и распевают во весь голос:
Где верный меч, копье и щит,
Где стрелы молний для меня?
Пусть туча грозная примчит
Мне колесницу из огня[16].
Последний куплет он поет один, а Беа слушает, дирижируя ножом и вилкой. Миссис Джи – которая вечно твердит, что не умеет петь, но каждое воскресенье в церкви она самая громкая из них, – улыбается, прислонившись к дверному косяку, и обнимает Джеральда за плечи. А Уильяма нигде нет. Может, его вообще нет дома? Или сидит в своей комнате, раздраженно закатывая глаза?
Беа вытащила из сумочки открытку. Она наконец придумала хороший ход, который гарантирует продолжение игры. Которой не видно конца. Беа пошла к Темзе, как и планировала. Сложила из открытки маленький кораблик, как учил ее отец, и спустилась по ступеням к воде. Однажды она уже была здесь – глубокой ночью, с парнем, с которым познакомилась на танцах. Он сказал, что к реке можно подойти, а она не поверила. Это же не Париж, сказала она тогда, а он доказал, как она ошибается. Они тут не очень долго сидели, но успели выпить полбутылки красного, и когда она изрядно навеселе приковыляла домой, одежда ее пахла вином и рекой.
Беа наклонилась и осторожно спустила кораблик на воду. Ветра не было, и он сначала застыл почти неподвижно, а потом медленно поплыл по течению. И Беа крикнула вслед кораблику, нимало не заботясь, что кто-нибудь может ее услышать:
– Счастливого плавания, мистер Джи! Вы направляетесь в Северное море. Думаю, вы не прочь его повидать. А потом можете выбрать, куда дальше – Франция или Бельгия. Или Голландия. Или на север к Шотландии, если захотите. Вы всегда говорили, что хотели бы там побывать, увидеть землю, откуда родом ваши предки. – Она встала, отряхнула платье, закурила сигарету и смотрела, как маленький кораблик скачет в волнах, отдаваясь течению. – Берегите себя. Мне будет не хватать вас на этом свете.
По пути к метро она вспоминала, как впервые встретилась с мистером Джи, утром на причале, давным-давно. Сначала появляется Уильям, потом Джеральд, а потом миссис Джи. Мистер Джи в это время разбирается с той ужасной теткой с документами, а потом подходит к ним. Высоченный и очень худой, брюки, перетянутые на талии ремнем, задраны. Волосы у него медные, как у Джеральда, и когда он шагает, очень целеустремленно, то опускает голову и сильно размахивает
