кому вместо борзой собаки или ангорской кошки придет в голову для забавы взять детей? Так у Ченковой рушится последняя надежда. Темнеет в глазах. Голова разламывается. Разрывается сердце. Подкашиваются ноги. Но никому до нее нет дела.
Никому? Найдется ли понимающий ее человек? Есть! Есть! Вон он уже подходит… Он уже близко… Он что-то говорит…
— Что вы тут стоите? Что тут делаете? Пошли со мной к начальству!
Полицейский!
Ченкова не протестует и покорно идет. Она подчиняется приказу. Ей все равно. Она даже в толк не возьмет, в чем дело. Нет у нее силы. Ее поддерживают с одного боку Мишо, с другого — Ганка. Они ведут мать. Полицейский шагает следом за ними.
— Вот сюда, по этой лестнице, вторая дверь! — приказывает он.
Желание Зузаны осуществляется.
Полицейский докладывает о бездомной женщине, которая продавала на площади своих детей. Он привел ее вместе с товаром.
— Почему же вы не торгуете чем-нибудь другим? Продавать детей?! Ведь это безнравственно, недопустимо! Наконец, незаконно торговать людьми, разве вы не знаете этого? Есть соответствующий закон! — поучает и грозит чиновник. — Вас следует отдать под суд!
— Под суд? — ужасается женщина, осознав слова чиновника, и приходит в себя. — Под суд? Господи, за что же?
— За продажу детей!
— Я ими не торгую! Даром предлагаю! Спасти их хочу! Если не отдать, ведь они от холода и голода погибнут!
— Ну, ну, ну! Будто так уж и погибнут от холода и голода. Как они могут погибнуть от холода и голода? У нас ведь существует государственное попечительство над детьми!
* * *
Итак, Мишо и Ганка попадают под охрану попечительства над детьми. А что с ними делать? Приют в Кошице переполнен. Куда направить детей? Отправим-ка их в Братиславу. Пусть там сами решают, как быть.
И Зузана Ченкова одна возвращается к Эвичке в сарай.
В ПОЕЗДЕ
На станции, как всегда, шумно. Поезда приходят, останавливаются, уходят. Люди здороваются и прощаются. Смеются и всхлипывают. Плачет старик, провожая своих детей в чужие края на заработки, плачет старушка, у которой пыхтящий паровоз унесет сейчас служить в армии единственного сына, единственную ее опору на старости лет.
Работы у железнодорожников по горло. Идет сортировка вагонов: их отцепляют от одного поезда, чтобы прицепить к другому. Только что освободили главный путь. В конце станции открывается семафор. Подан сигнал, что путь для поезда из Кошице свободен.
В зал ожидания входит служитель. Он звонит в колокол и восклицает:
— Пассажирский поезд на Ружомберок, Кральованы, Врутки, Жилину, Братиславу! Посадка на втором пути!
— Это наш! Идите! — произносит женщина, сопровождающая Мишо и Ганку.
Дети идут. Они стараются ни на шаг не отставать от своей спутницы. Ведь дети никогда еще не ездили в поезде. И так далеко сейчас поедут! В Братиславу… Им как-то не по себе. Что-то их ждет там, в незнакомом мире?
— Попрадская минеральная вода, вино, пиво, ветчина, колбаса, шоколад!.. — кричит продавец, предлагая свой товар пассажирам.
— Посадка! Посадка! Скорей! Скорей! — торопят проводники. — Готово!
Заливается свисток, в ответ слышен паровозный гудок, паровоз пыхтит, выпуская пар, вагоны дергаются, и Мишо с Ганкой удивленно смотрят в вагонное окно, когда вокзал начинает двигаться, убегает куда-то назад, исчезает из глаз… Исчезает не только станция, но и люди, и железнодорожники! Вон и деревья бегут вдоль дороги, и поля, и луга, и горы… все мелькает, приходит в движение! Что же это такое? Дети стоят, их спутница даже сидит на скамейке!.. Как все необыкновенно в этом поезде!..
Паровоз поет, колеса танцуют, и все вместе сливается в красивую мелодию: тра-та-та-та-та, тра-та-та-та-та… та-та…
В окне мелькают вербы, дом, заборы, деревня… На севере плывет панорама скалистых Высоких Татр, на юге бегут вперегонки отроги Словацкого Рудогорья, а между ними летят пространства и проносятся равнины занесенных снегом лугов и полей.
Вдруг паровоз стихает, тормоза скрипят, перестают стучать колеса. Несколько человек выходят из вагона, несколько — входят. «Прощайте» и «Добрый день». Поезд минует станцию за станцией.
Вот уже он достигает наивысшей точки железнодорожных путей Словакии — станции Штрба. Девятьсот один метр над уровнем моря! Здесь выходят пассажиры, направляющиеся к Штрбскому озеру.
Не успели оглянуться дети, а уже часа два прошло. Мишо и Ганка видят красу и горе бедного Липтовского края. Здесь легендарный Важец вздымает к небу свои скалы. В горах жмется к земле хижина пастуха. Сердито кричит на своих волов парень. Кряхтит под тяжестью хвороста сгорбленная старуха. «Да, чудесен край у подножия Криваня…»
И одинаково шумно бурлят оба Вага. Белый Ваг каскадами падает с Криваня, а Черный Ваг берет свое начало на Кралевом гольце. Под железнодорожным мостом в Кралевой Леготе обе реки сливаются, и по пути к Братиславе Ваг становится нашим постоянным спутником.
— Ганка, гляди, гляди же, вот досок-то! — восклицает Мишо, увидев лесопилки в Липтовском Градце. — Ну, посмотри же, что это мужики с бревнами делают на воде?
— Это сплавщики сбивают плоты, — поясняет провожатая. — Скоро вы увидите, как по Вагу сплавляют лес.
— И здесь горы высокие, почти как Татры!..
— Так ведь и это Татры, только они называются Низкими Татрами. Вон та гора, что сзади, называется Дюмбер. В Низких Татрах это самая высокая вершина.
— А где Кралев голец? — вспоминает Мишо уроки в школе (он, пока был жив отец, некоторое время ходил в школу). — Там еще Яношик жил!
— Кралев голец отсюда не виден, а в окне напротив перед вами Липтовские гольцы.
— Ах, сколько здесь труб! Какой это город?
— Это Липтовский Микулаш. Когда-то был он самым большим промышленным центром в Словакии, а сейчас все кожевенные заводы стоят. Смотрите — ни одна труба не дымит. Это просто мертвые памятники.
— А правда, что господа здесь Яношика повесили?
— Здесь. Весной 1713 года.
А поезд тем временем свистит, погромыхивая, мчится все дальше и дальше по прекрасному Поважью. Покрытые соломой или дранкой домики, словно цыплята к наседке, стайками прижимаются к холмам. Это поважские деревни. Они ползут вдоль железной дороги, как испуганные собачонки.
Мы в Ружомбероке. На мгновение взгляд задерживается на здешних бумажных фабриках и текстильной фабрике в соседнем Рыбарполе, и снова мы летим дальше, на запад, чтобы обратиться с восклицанием к одной из самых бедных деревушек Липтова: «Гомбаш, без хлеба сидишь!» И вправду там нет хлеба. А откуда его взять? На склонах поля величиной со скатерку, которой мы накрываем стол! Честное слово, ничуть не больше. Но и эта земля — сплошной камень! Здесь пашут мотыгами, а урожай уносят на спине. И все-таки здесь так
