Не дожидаясь новых промедлений непослушной внучки, Вителий, огорченный, испуганный пятном семейной чести, сорвал цепь через голову девушки, выдернув прядь зацепившихся волос, и, оставив без внимания ее крик, начал рассматривать.
— Юнона! — воскликнул он с горькой усмешкой. — Юнона с усиками, с бородкой…
— У меня так выговорилось, дедушка, от твоих окриков, — заговорила Альбина, немножко оправившись, — я хотела сказать не Юнона, а Ю… Ю…
Но она снова запнулась, второпях не в силах вспомнить созвучное мужское имя.
— Юпитер, что ли? — подсказал Вителий. — Юпитер, принявший вид одного из римских безобразников? Евлогий Прим давно мне намекает на составление этого нового мифа — его жена подсмотрела этот амулет на тебе, да мне не верилось. Альбина!.. Лгунья!.. Этого позора недоставало моей старой голове!.. Брут превратился в шута, сыновья и племянники пьянствуют с Секстом Тарквинием; а теперь ты… Эх!.. Ничего я тебе говорить больше не стану, не могу… Но заставлю… выполнишь мою волю.
Вителий снял медальон прочь с цепи, спрятал в один из бывших там сундуков, надел снова ожерелье-креспундий на внучку, прошелся по комнате, сходил куда-то в другие помещения, потом, вернувшись, опять стал ходить из угла в угол, заложив руки за спину и уже не читая молитв, равнодушно глядя, как его внучка моет очаг.
Когда она закончила, Вителий остановился около нее и отрывисто молвил:
— На колени!.. Сейчас изменится судьба твоя. Ты чистая девица, Альбина, чистой и останешься. Моя внучка не должна, не может запятнать семью мою, нет-нет, никогда!..
Он стиснул девушку в объятиях, горько рыдая, и силой поставил на колени у очага.
— Стой так! Стой так! — повторял он, целуя ее в голову. — Сейчас… сейчас… погоди… не вставай, молись, проси прощения у богов… Ты молода… они простят.
— Дедушка, что решил ты обо мне? — спросила Альбина с недоумением.
— Я решил посвятить тебя Весте! Это единственный выход, единственное средство спасения. Пока ты живешь ученицей, все изменится — боги предадут обольстителя заслуженной каре. Мы успеем привести в исполнение дело спасения Рима.
— О дедушка! Я не могу, я недостойна стать девственной жрицей. При проверке на годность произойдет скандал — девы отвергнут меня.
— Увы, я все понял, Альбина, но внучка верховного жреца Януса, внучка Брута и моя, великого понтифика, главы всех верховных жрецов, такая дева-римлянка не может вызвать подозрений и будет принята без проверки.
— Нет, нет, пощади!..
— Непокорная! Ты не хочешь покрыть свой срам… срам фамильный…
— О дедушка!.. Я… я люблю Арунса.
— Что-о-о?!
— Арунс поклялся жениться на мне, лишь только вернется из Греции.
— Арунс поклялся… Дура!.. Только такие наивные девочки, как ты, могут всерьез верить клятвам сыновей Тарквиния Гордого.
— Он любит меня.
— Любит? Если и так… разве я позволю тебе стать женой одного из Тарквиниев?!
На улице раздалось торжественное пение жреческой процессии. В атриум великого понтифика вступили другие понтифики и весталки.
Обряды принятия девушек в жрицы тогда совершались, как и все, с примитивной простотой без излишней помпы.
Понтифики подали Вителию его жреческое облачение и инсигнии сана: симпулум, сосуд для возлияний, сецеспита, жертвенный нож, долабра — секиру, аспергилум — кропило; затем покрыли его голову апекс — остроконечной четырехугольной шапочкой — сверх особой прически галерус.
Старший из понтификов, промагистр, заместитель Вителия в тех случаях, когда тот уезжал на войну и хоть и не сражался, но выполнял некоторые обряды в войске, — этот промагистр стал читать молитвы посвящения девы.
Весталки подали Вителию принесенное ими покрывало. Он накинул его на внучку, покрыв всю ее фигуру, наложил на ее голову свои руки, произнося, весь дрожащий от волнения, формулу ее принятия в кандидатки на сан жрицы:
— Те, atata, capio!
Укутав ее, как мог плотнее, старик поднял ее с колен, передал девам, отрывисто говоря:
— Ведите… Ведите ее!..
Глава VI
Отрешение верховного жреца
Зачисление в кандидатки корпорации весталок еще не отрывало девушку от всего прежнего навеки. Многие из таких по разным причинам возвращались домой, даже выходили замуж, хоть и ходила по Риму пословица «От женитьбы на весталке добра не бывает».
Веста вообще считалась богиней суровой, ревниво оберегающей свою корпорацию от всякого вторжения мирского элемента, карая за это неумолимо, поэтому и на кандидаток, еще не посвященных, римляне тоже глядели как на жриц.
Не зная, что в Риме готовится среди жрецов, военных высшего ранга и других сановников, тайно сгруппировавшихся около Брута, Альбина, когда ее ужас прошел, успокоилась на мысли, что Арунс каким-нибудь способом освободит ее из заточения, если она сумеет заставить деда отложить ее посвящение до возвращения юноши из Греции.
Придуманный ею предлог — желание, чтоб ее дед Брут непременно присутствовал на этом обряде, был даже одним из поручителей за нее — был отвергнут Вителием, догадавшимся о настоящей причине, и он объявил внучке, что на сороковой день после ее предварительного посвящения он отрежет ей косу у жертвенника и повяжет ей лоб белой лентой без всякой огласки.
Скрывая скорбь и стыд, старый добряк шутил с любимой девочкой, ежедневно навещая ее в заточении при храме богини, где жрицы, по тогдашней строгости их жизни, заставляли ее поститься и много молиться, выслушивая их чтение и пение.
— Отрежу я тебе эти белокурые перья, пава моя легкокрылая, шустрая! — говорил Вителий, гладя косу внучки. — Будешь ты у нас смирным цыпленочком… закручу, отхвачу!.. помажем, повяжем — и делу конец!.. Не выберешься, девочка, на волюшку!.. Поплачь, не беда!.. Девичьи слезы — роса летняя, высохнут.
Но посвятить Альбину в весталки ее деду не удалось, и не из-за ее ухищрений, а вследствие совершенно посторонней причины: перед сороковым днем, назначенным для церемонии, ее другой дед, верховный фламин Януса Тул Клуилий, внезапно заболел, и Вителию стало не до внучки.
Старик, бывший богатырем, медленно, ни для кого не заметно дряхлел до свадьбы Арны, но это торжество быстро расшатало его крепкий организм.
Четыре месяца пиров, перемежавшихся для старого жреца не менее утомительной обязанностью заниматься с порученной его попечениям не совсем покорной невестой, выдаваемой замуж против желания, уговаривать ее, причем часто являлась надобность спорить почти о всякой фразе, сочиняемой им для потребованной женихом предсвадебной клятвы очищения от дурной молвы, сплетавшей ее имя с Эмилием, — одно исключать, другое изменять, третье прибавлять по требованию лукумона Октавия или Туллии. Его обязанность учить Арну этрусскому языку и наставлять в догматах новой для нее религии, о переходе в которую она сначала слышать не хотела, — убеждать ее, будто этрусские боги те же самые, что и римские, только зовутся иначе на другом языке, — все это в совокупности страшно изнурило старика. Вскоре после свадьбы Арны ближние заметили, что богатырь фламин рухнул, одряхлел.
