Назавтра Эд и Сара стоят в вестибюле Конгрегации «Шаарей Цедек». На Эде атласная оранжевая ермолка, на ее подкладке надпись золотыми буквами «Бат мицва Кейти Пассачофф».
— Эд, вчера я слышала вас в передаче «Поговорим о временах», — говорит худенькая, белая, как лунь, Ида Браун. Они стоят в очереди к столу с закусками. — Он замечательно выступал, правда же, Сидни?
Сидни кивает, говорит:
— Задали вы перцу этому арабу из Оклахома-сити. Вывели его на чистую воду. Я сказал Иде: «Я рад, наконец на радио кто-то заступился за Израиль».
— Видите ли, я согласился выступить в этой программе не для того, чтобы заступиться за Израиль, — остужает их восторги Эд. — Я намеревался поговорить о терроризме, о его влиянии на мирный процесс.
— Одно от другого не отделить, они взаимосвязаны, — просвещает его Сидни Браун.
По ту сторону стола движутся киношники — снимают на видео праздничное угощение. Посреди длинного стола один из поваров режет мясо, и не какое-нибудь, а толстый край.
С другого конца стола им машут Гринберги, Джинн Гринберг кричит:
— Ты понравился мне в «Поговорим о временах».
Арт Гринберг поднимает вверх большой палец. Эд смотрит на Сару.
— Вот видишь, — говорит она, — всем понравилось.
— Еще бы не понравилось, — стонет Эд. — Я выступил, как ненавистник арабов, а им только того и нужно было.
— Расслабься! Ты их обрадовал!
— И стал посмешищем для всего отдела.
— Брось. Ты герой дня.
К их столу № 11 подходят несколько человек — поздравить Эда. Среди них старинные, еще с 80-х, знакомые, они поздравляют и Сару, говорят, что она должна гордиться: у нее просто замечательный муж. Сара всех благодарит.
Под барабанную дробь официанты вывозят на всеобщее обозрение белый столик с пирогом. Пирог роскошный, его венчает марципановая книга с золотой закладкой. Книга открыта, на страницах — поздравление Кейти. На столе свечи на подставках. Кейти подходит к пирогу, сейчас ее запечатлеют на его фоне. Кейти, худенькая, длинноногая, в цветастом платье и больших круглых очках. Под нацеленными на нее видеокамерами она берет микрофон.
— Еще одна речь? — спрашивает Сару Эд.
— Нет, — шепчет ему Сара. — Наверное, пора зажигать свечи.
И точно, клавишник тихо наигрывает на пианино, Кейти тем временем читает:
Моих друзей, мою семью
Очень сильно я люблю.
Дружба с вами мне дорога,
Прошу взять по свечке для пирога.
Три подружки есть у меня.
С ними подружилась я в школе —
Дарси, Бриттани и Молли.
Пусть они к пирогу подойдут
И по свечке принесут.
Эд и Сара смотрят — вот три подружки встают, несут свечи.
— Что-то это странно, стишки, пианино, — говорит Эд. — Я такого вроде не припомню.
— Она прекрасно держится, — замечает Сара, она не спускает с Кейти глаз.
— Ты так говоришь на каждой бат мицве, — напоминает Эд. И чуть спустя добавляет: — И сколько же свечей в ее честь зажгут? Уже семнадцать человек подходило.
— Многие зажгут одну свечу на пару, объясняет Сара.
Какая-то незнакомая Эду женщина за соседним столиком перегибается к нему, шепчет.
— Вы меня не знаете. Я прихожусь Кейти теткой. Что хочу сказать: я слышала вас по радио. Правда, застала только самый конец, но они сказали, что вы написали книгу, это так?
И тут Кейти Пассачофф читает:
Тетя Айрин, ты нам дорога,
Принеси свечку для пирога.
— По-моему, вас вызывают, — сообщает Эд тетке Кейти.
— И верно. Спасибо, — говорит она.
Похоже, наконец-то пирог разрежут, оркестр вновь заиграл, и Сара хочет танцевать.
— Пойдем, надо проверить, стоит ли нанять этот оркестр на свадьбу. Что это они играют? — Сара напевает обрывок мелодии. — Ну да, «Нечто большее»[126]. Послушай, это же песня нашей молодости.
Они выходят на середину зала, где несколько пар вяло топчутся около лихо отплясывающих Миллеров, те брали уроки танцев, — их хлебом не корми, дай потанцевать.
— А что, если и нам взять несколько уроков? — говорит Сара, глядя Эду через плечо.
— Это еще зачем? — удивляется Эд. — Знаешь, я просто ушам своим не верю: сколько народу меня слушало.
— А что я тебе говорила?
— Но они меня больше никогда не пригласят.
— Подумаешь! Тебя пригласили в Иран. Как по-твоему, стоит их нанять? — Она кивает головой на «Группу».
— У-у. Они вполне. Мне понравился тот, кто наигрывал на пианино, когда зажигали свечи.
Сара переводит взгляд на него.
— О Господи, к нам пробираются Фрэн и Стивен, — говорит Эд. Он готовится — ждет нового шквала комплиментов.
— Как ты, Сара? А ты, Эд? — спрашивает Фрэн. — Славно все прошло, правда? Трудно поверить, что Кейти уже двенадцать. Чувствуешь себя старухой. Я помню, когда она родилась.
— Знаешь, — говорит Стивен Миллер, — со временем считаешь уже не годы, а десятилетия.
— А теперь ваша старшенькая выходит замуж, — Фрэн качает головой, уже подернутой инеем.
Она тараторит без умолку, и Эд озирается по сторонам — ищет, куда бы удрать. Ему ясно, что его выступление они со Стивеном даже не слушали.
Четыре вопроса
пер. Л. Беспалова
Эд сидит в кухне своей тещи Эстелл.
— Прилетит вовремя? — спрашивает Эстелл.
Эд звонит в аэропорт — проверить, когда прибывает рейс из Сан-Франциско, которым прилетит Иегудит.
— Пока одни гудки, — говорит Эд.
Он расположился в крутящемся кресле, вертит в пальцах телефонный шнур. Одна стена кухни оклеена обоями в желто-коричневых маргаритках, каждая маргаритка величиной с его руку. На шторах — тот же узор. Родители его жены Сары живут в одноэтажном доме 1954 года постройки, со всеми онёрами того периода. После свадьбы они с Сарой каждый, почти без исключения, год на Песах приезжают к ним на Лонг-Айленд, и дом с тех пор ничуть не изменился. Ванная окнами на улицу с пола до потолка и сам потолок оклеены обоями в белых и желтых цветах по коричневому полю, занавес двухслойный, первый его слой отдернут, прихвачен медными цепочками. В прежней Сариной спальне по соседству с ванной, синий ковер, крахмальные кисейные занавески, вся мебель белая, вплоть до туалетного столика бобком. Из-под Сариной кровати выдвигается скрипучая кровать на колесиках. Эд всегда спит на ней — чуть ниже Сары.
