Прежде Сара и Эд прилетали из Вашингтона с детьми, теперь дети добираются самостоятельно. Мириам и Бен челночным рейсом из Бостона, Эйви на машине из Уэсли[127], а Иегудит, их младшенькая, из Стэнфорда. Сегодня Эд встречает ее в «Кеннеди».
— Самолет прилетит по расписанию, — оповещает Эстелл Эд.
— Вот и хорошо, — говорит Эстелл, забирая у него пустой стакан.
Машинально, инстинктивно Эстелл расставляет все по местам. Эд еще до экономического раздела не добрался, а она уже сложила газету. Со стола она убирает мгновенно, так что те, кто ест с расстановкой, не успевают попросить добавки. А когда Сара с Эдом по приезде останавливаются в комнате, которую Сара прежде делила с сестрой, стоит Эду отлучиться, Эстелл тут как тут, и по возвращении он обнаруживает, что она навела порядок. Сваленные в кучу на белом с золотом комодике монеты, ключи, часы, расческа рассортированы. Брошенные на кровать рубашка и носки постираны и сложены. Такого уровня обслуживание встречаешь разве что в дорогих отелях. А в Вест-Хемпстеде[128]оно вгоняет Эда в конфуз. Теща ни минуты не сидит на месте — подтирает, подметает, открывает-закрывает холодильник. Стоит ему выйти из комнаты, она влетает туда — выключает за ним свет. Сейчас она смотрит в духовку.
— Индейка просто замечательная, — кричит она Саре, та в кабинете. — Не забудь сразу же по приезде сказать Мириам, что индейка кошерная. Она будет ее есть?
— Кто его знает, — говорит Сара.
Дочь студентка-медичка (Гарвардская медицинская школа) с каждым годом все более неукоснительно соблюдает заповеди. Она, еще когда училась в колледже, начала привозить в дом деда и бабки бумажные тарелки и пластиковые ножи-вилки: Эстелл и Сол кашрут не соблюдают. Потом стала есть с бумажных тарелок даже дома, в Вашингтоне. Эд и Сара кашрут соблюдают, но посуду из-под мяса и молока кладут в посудомойку вместе.
— Вот уж от кого-кого, а от Мириам никак такого не ожидала, — говорит Эстелл. — Ведь раньше она, что ей ни положи, съест. Иегудит, та была переборчивая. Иегудит — это дело другое. Что она станет вегетарианкой, я могла ожидать. А Мириам она, то и знай, просила добавки. А уж как мою индейку любила.
— Мама, не в том дело, — говорит Сара.
— Знаю. Все эта ее ортодоксальность. Ума не приложу, от кого она ее набралась. Не иначе, как от Джонатана.
Джонатан — это жених Мириам.
— Нет, — говорит Эд, — у нее это началось еще до того, как она познакомилась с Джонатаном.
— Уж точно ни от кого из нашей семьи. Они что, все еще хотят, чтобы их поженил тот ортодоксальный раввин?
— Видишь ли… — начинает Сара.
— У нас была встреча с ним, — говорит Эд.
— Как его фамилия — Левенталь?
— Левицки, — говорит Эд.
— В шляпе, в черном сюртуке?
— Нет, нет, молодой совсем парень…
— Это еще ничего не значит, — говорит Эстелл.
— Очень симпатичный, между прочим, говорит Сара. — Но поженить их в Конгрегации «Ш.Ц.» он не сможет, вот в чем загвоздка.
— Это еще почему? Что, наша синагога для него недостаточно ортодоксальная?
— Понимаешь, наша синагога консервативная. И в любом случае наш раввин не разрешит ему поженить их в «Ш.Ц.» Раввин Ландис совершает все обряды сам. А сдавать синагогу в аренду, как какой-нибудь зал, они не желают. И сейчас Мириам говорит, что хотела бы устроить свадьбу на открытом воздухе.
— На воздухе? — вскрикивает Эстелл. — В июне! В Вашингтоне! Такая жарища, Эд, для твоей бедняжки-матери — это же нож острый! — Эстелл на одиннадцать лет моложе матери Эда, и здоровье Розы — предмет ее вечных попечений. — О чем только они думают? И где, интересно, они могут пожениться?
— Кто знает, — говорит Эд. — В Думбартон-Оакс. В Роуз-гарден[129]. Дуралеи, вот они кто.
— Но это же свадьба, не пикник, — говорит Эстелл.
— А что мы можем? — говорит Сара. — Они настаивают на этом раввине — и хоть ты что.
— А уже март на дворе, — Эстелл приуныла. — Это тебе, Эд. — Она достает из холодильника розовую кондитерскую коробку. — Расправься-ка ты с эклерами до ее приезда.
— Спасибо, не стоит. — Эд старается следить за своим весом.
— Ужин будет нескоро, — предупреждает его Эстелл, тем временем засовывая коробку обратно в холодильник.
— Вот и хорошо. А то, что я ни съем, идет в тук, — говорит Эд, похлопывая себя по животу.
— Для Мириам я припасла запечатанную мацу, миндальное печенье, фаршированную рыбу в вакуумной упаковке. — Эстелл демонстрирует пакеты, которыми уставлены деревянные с вырезанными фестонами краями полки ее кладовки.
— Не беспокойся. Как бы ни было, у мальчишек аппетит — дай Бог всякому. Уж они-то есть будут, — успокаивает мать Сара. Они относят в столовую скатерть. — Помнишь Ноама, приятеля Эйви?
— Это тот, кто вечно жевал резинку? Он у меня как-то съел зараз четыре куска торта.
— Ноам теперь актуарий, — сообщает Сара.
— А Эйви привезет на ужин свою девушку.
— Девушка прелестная, — говорит Сара.
— Красивая, — соглашается Эстелл, но душа у нее не на месте.
А на кухне Эд решает, что, пожалуй, все же съест эклер. У Эстелл всегда замечательная выпечка. Сол начинал как кондитер, и у него сохранились кое-какие связи в этой среде.
— Эклеры от «Леонардо»? — спрашивает Эд, когда Сол входит в кухню.
— «Леонардо» перекупили. — Сол опускается в кресло. — Эти из «Волшебной духовки». Как тебе преподается?
— Что тебе сказать, работы невпроворот. У двоих моих коллег в этом году академический отпуск[130]…
— Значит, у тебя нехватка рабочих рук.
— Вот-вот, — говорит Эд. — Так что у меня семь часов лекций в неделю.
— И это все? — поражается Сол.
— Это помимо научной работы.
— По мне, не так уж и плохо.
Эд собирается ответить. Но вместо этого идет к холодильнику, достает эклеры.
