– Да, разумеется.
– И не раз видели в них эмоциональные сцены, вызывавшиеслезы на глазах и ком в горле?
– Да, – с сомнением отозвался Эверли, – но я не понимаю, причем тут это.
– Попытайтесь припомнить последний такой спектакль, которыйвам довелось видеть, – продолжал Перри Мейсон, наблюдая за кольцами дыма,поднимающимися вверх от кончика его сигареты.
– Да, я побывал на таком два дня назад.
– Тогда вы можете вспомнить самый драматический эпизод –когда у вас появился самый большой ком в горле, а глаза были наиболее влажными?
– Конечно, могу. Сомневаюсь, что я когда-нибудь его забуду.Это была сцена, где женщина…
– Неважно, – прервал Мейсон. – Скажите, что вы делали спустятри минуты после этой эмоциональной сцены?
Эверли удивленно посмотрел на него:
– Сидел в театре.
– Я имею в виду не это. Какие вы испытывали чувства?
– Ну, я просто смотрел пьесу и… – Внезапно он улыбнулся.
– Теперь вы, кажется, меня поняли. Так что вы делали?
– Смеялся, – ответил Эверли.
– Вот именно, – подтвердил Мейсон таким тоном, словно эторешало проблему.
Несколько секунд Эверли озадаченно наблюдал за ним.
– Не понимаю, какое это имеет отношение к присяжным на нашемпроцессе.
– Самое прямое, – отозвался Мейсон. – Жюри – та же публика,хотя и маленькая. Хороший драматург должен знать человеческую натуру. Онпонимает всю переменчивость массового сознания, его неспособность кпродолжительным эмоциям. Если бы в спектакле, который вы видели, зрителям непредставился шанс посмеяться после драматической сцены, пьеса бы провалилась.
Те зрители были столь же непостоянны, как всякие другие. Онииспытали сильное эмоциональное напряжение, сострадая героине в самыйдраматичный для нее момент. Эти чувства были искренними. Они были готовыпожертвовать жизнью для ее спасения и сами расправились бы со злодеем, попадион к ним в руки. Но зрители даже под страхом смерти не могли бы продлить этиэмоции более чем на три минуты. Это была не их беда, а героини. Глубоко иискренне сочувствуя ей, они стремились восстановить эмоциональное равновесие спомощью смеха. Проницательный драматург знал это и дал им возможностьпосмеяться. Если бы вы изучали психологию, то заметили бы, как энергичноухватилась публика за эту возможность.
Глаза Эверли блеснули.
– Теперь объясните, как это применимо к присяжным, –попросил он. – Кажется, я начинаю понимать.
– Этот процесс, – продолжал Мейсон, – обещает быть кратким,захватывающим и драматичным. Тактика окружного прокурора заключается всмаковании жутких подробностей убийства, в подчеркивании, что это не поединокумов между обвинением и защитой, а осуществление правосудия над дьяволом вчеловеческом облике. Обычно адвокат стремится избежать подобного впечатления.Он протестует против демонстрации фотографий, размахивает руками и выкрикиваетаргументы, тычет пальцем в свидетелей, драматизируя перекрестный допрос. Цельюэтого является смягчить напряженную атмосферу и вернуть присяжных к происходящемув суде, не позволяя им сосредоточиваться на ужасах убийства.
– По-моему, – заметил Фрэнк Эверли, – именно такой тактикивам следует придерживаться в этом деле.
– Нет, – медленно возразил Перри Мейсон. – Всегдапредпочтительнее делать прямо противоположное тому, что предписывают традиции.Это особенно верно, когда имеешь дело с Клодом Драммом. Драмм – упорный иопасный противник, которому не откажешь в логике, но ему не свойственнаизощренность. Он лишен чувства относительности ценностей, и у него не развитаинтуиция. Драмм не ощущает душевного настроя присяжных. Он привык обрушивать наних свои аргументы после долгой битвы, когда адвокат сделал все возможное,чтобы смягчить ужас ситуации. Вы когда-нибудь видели, как во времяперетягивания каната один из участников состязания внезапно отпускает его, адругой теряет равновесие и падает?
– Конечно, видел.
– Он падает по той простой причине, что слишком напрягался,ожидая продолжительного сопротивления. В итоге собственные усилия повергли егоназемь.
– Понимаю, – кивнул Эверли.
– Этим утром присяжные явились в зал суда заинтересованнымизрителями в ожидании спектакля. Драмм начал показывать им ужасы. Я ему непрепятствовал, и он буквально напичкал их кошмарами. После ленча Драмм будетпродолжать в том же духе, и присяжные, сами того не сознавая, начнут жаждатьоблегчения. Им захочется над чем-нибудь посмеяться. Они будут подсознательномолить о каком-нибудь эффектном сюрпризе, наподобие вчерашнего, который отвлекбы их внимание от ужасов. Это вполне естественно – испытав слишком многостраха, душа жаждет смеха как противоядия. В этом часть переменчивости людскойнатуры.
Запомните, Фрэнк: когда вы участвуете в судебном процессе,не пытайтесь возбуждать в присяжных одну-единственную эмоцию и упорно играть наней. Если хотите, выберите какое-то доминирующее чувство, но нажимайте на неговсего несколько минут. Потом переключайте ваши аргументы на что-нибудь еще ивозвращайтесь на исходные позиции. Человеческий ум подобен маятнику – вы можетераскачивать его взад-вперед, прибавляя силу, и завершить это вспышкойдраматического красноречия, окончательно восстановив жюри против обвинения. Ноесли вы будете обращаться к присяжным пятнадцать минут, постоянно играя наодной струне, то обнаружите, что они перестали вас слушать прежде, чем вызакончили.
На лице молодого человека отразился проблеск надежды.
– Значит, во второй половине дня вы попытаетесь сноваизменить мнение жюри? – спросил он.
– Да, – ответил Перри Мейсон. – Сегодня я намерен разбитьобвинение вдребезги. Но я ускорю ход процесса не с помощью возражений иперекрестных допросов, быть может исключая кое-какие мелкие пункты. Клод Драммвскоре обнаружит, что процесс пошел так быстро, что ускользает у него из рук.Ужасы, которыми он рассчитывал пичкать присяжных с различными интервалами втечение трех-четырех дней, были выданы им за два часа. Это для них чересчур.Теперь они готовы ухватиться за любой предлог для эмоциональной разрядки.
Клод Драмм ожидал, что будет упорно пробиваться к цели, нообнаружит, что ему не сопротивляются. Он скачет по полю битвы с такойнеожиданной скоростью, что его информация не поспевает за ним. Он сам разрушаетсобственные обвинения.
– И что именно вы собираетесь сделать сегодня? – спросилФрэнк Эверли.
Лицо Перри Мейсона приняло суровое выражение, а взглядустремился вперед.
– Сегодня, – ответил он, – я собираюсь добиться вердикта оневиновности.
