а песни напишете?
— Нет-нет, ничего писать не буду. А вот у меня есть «Песня о конце войны». Если подойдёт — берите.
— Конечно, подойдёт. А как её прослушать?
— Ну, позвоните… Она куда-то затерялась, я поищу текст…
Всё как-то очень неопределённо и мало надёжно.
— Владимир Семёнович, у меня есть предложение… — говорю не торопясь, представляя себе, как он нетерпеливо держит трубку, готовый швырнуть её на рычаг, — в Одессе должен сниматься «Зелёный фургон» по моему сценарию. Это…
Коротко пересказываю, он терпеливо слушает.
— Там будет несколько песен. Можно на вас рассчитывать?
И вдруг — полная неожиданность.
— Почему же только песни? Я с удовольствием и сам снял бы эту картину.
— Как? Режиссёром-постановщиком?
— Ну да! Я эту книжку знаю, люблю… Несколько лет назад по радио была постановка, я участвовал… А почему «Зелёный фургон»? Ведь уже была картина?
— В том то и дело, что была! — Я, конечно, зачастил, «зашестерил» в предвкушении неожиданной удачи, — так она была двадцать лет назад (на самом деле — поменьше), снимал её Габай, а он уехал.
— А что? Это заманчиво.
— И вы готовы на полтора-два года уйти из театра?
— Готов.
— А поехать в Одессу?
— Да готов, готов!..
— Владимир Семёнович, случай неординарный, но давайте пробивать.
— Нет! Я никого ни о чём просить не буду. Сейчас, после картины, они ко мне хорошо относятся, но я — просить не буду!
— Так давайте я начну!
— Вот и начинайте! Получится — я готов. Договорились, Игорь?
— Договорились.
— Ну, звоните.
Дело с песней на время заглохло, режиссёр молчал, и я не стал приставать к Высоцкому. А затея с «Фургоном» выглядела вообще утопической — я почти забыл о ней. Хотя, когда через некоторое время из Одессы приехала редактор Е. Демченко, я среди прочих дел вдруг ввернул:
— А есть кандидатура режиссёра на «Зелёный фургон»!
— Кто?
— Высоцкий!
— Да брось ты!
— Серьёзно. Только сам он никого просить не хочет. Вы его просите и — за него.
— Всё. Завтра же Збандут (директор студии) с ним связывается!
И утопия вдруг зашевелила конечностями, заморгала, задвигалась. Через несколько дней уже «кто-то» в Москве на ТВ сказал, что «мысль интересная».
В начале декабря — так двигалось дело у нас в Отечестве — ещё ничего не было ясно, зато числа 10 декабря, когда я вернулся из Крыма, со съёмки, мне домашние сказали сразу на три голоса:
— Звонил Владимир Высоцкий, сказал, что он дал согласие Студии снимать «Зелёный фургон».
Я тут же позвонил ему, но Нина Максимовна (мы ещё не были с ней знакомы) ответила, что Владимир Семёнович уехал до 14-го или 15-го.
С нетерпением дожидаюсь 15-го, звоню. Голос энергичный:
— Игорь! Да, Збандут прислал телеграмму, я подтвердил согласие. Приходи вечером на «Преступление и наказание», не видел? Вот и посмотришь — обратись от меня к… (он назвал фамилию, но я не разобрал, а переспрашивать не стал, и время назвал — перед началом за полчаса).
У театра — обычная толкотня, я привык к ней за 15 лет, живу рядом, каждый вечер видел. Приближаюсь к окошку администратора, должен что-то сказать. Я до того в театре бывал редко, а на Таганке вообще раза два-три, никого не знал, но уже лезу с ощущением «особости» нахально головой в администраторское окошко.
— Вам что?
Это вопрос в самой резкой форме от Валерия Павловича Янкловича, которого, естественно, я тогда не знал.
— Мне тут билет оставлен… — начинаю я мямлить, и вдруг вижу в администраторской Высоцкого. Он меня не слышит, разговаривает с кем-то…
— Владимир Семёнович! — ору я, а Янклович злится:
— Вам что нужно?
— Билет… Билет мне… Владимир Семёнович! — Глупо, наверное, как гимназистка, выгляжу.
— Фамилия? — неумолим главный администратор.
Называюсь, и вдруг — о, чудо сопричастности! — «сам» Высоцкий оборачивается, и щелкает замок, и дверь приоткрывается ровно настолько, чтобы мне протиснуться, а больше никому. И я протискиваюсь. Высоцкий одну руку протягивает, другой обнимает. Целуемся (интеллигентный московский ритуал — вовсе не свидетельство близости). А в комнатушке администратора — шумный бородатый Борис Хмельницкий, Филатов, ещё какие-то люди, их я не знаю, да и этих-то узнаю́ едва.
— А-а, вот ты какой!
Это Владимир. (А какой я? Обыкновенный.)
— Очень хорошо. Что — будем делать кино?
Я не робею, но смущаюсь: всё-таки слишком много народу. Он улыбается как-то хитровато, очень хорошо.
— Значит, ты не уходи после спектакля. Не видел?
— Нет.
— Ну, посмотришь… Сценарий привёз?
— Конечно.
— А ты против соавторства не возражаешь?
— Что вы, Володя! (Раз он на «ты», могу и я обойтись без отчества, но на «вы») — Только…
— Что?
Он как будто чуть-чуть настораживается.
— Вы знаете, что, как автор сценария, не получите за песни в фильме? А это примерно… — называю сумму.
— Да? — он удивился, но тут же:
— Ладно, устроим как-нибудь.
— Всё. Больше возражений нет.
Володя улыбается. А что, он ожидал, что я буду возражать? Но я же не идиот! Соавторство режиссёра, да ещё т а к о г о — дело естественное и совершенно необходимое, здесь я искренен.
Игорь Шевцов и Валерий Янклович. Ленинград, ДК им. Ленина, 8 июля 1983 г. Фото В. Меклера
Потом был спектакль. В антракте подхожу к Сергею Юрскому (увидел его ещё в зале). Узнав, что Высоцкий берётся за постановку. Юрский приятно удивлён, желает удачи. А ведь некогда я пытался подобную же авантюру «соорудить» с ним, да ничего не вышло, несмотря на помощь В. Я. Мотыля. (В июле 80-го я снова встретился с Юрским, чтобы вручить ему сценарий «Зелёного фургона», на котором будут уже стоять две фамилии соавторов — Володи и моя. Может быть, он ещё раз попробует? Нет, он отказался).
Помню, я пожаловался Юрскому, полушутя, конечно, что какой-то тип всё время сзади фонариком посвечивает — смотреть спектакль мешает. Юрский удивился:
— Это же Любимов! Он так контролирует спектакль, темп держит.
Вот насколько я был тогда «темным».
После спектакля публика вытекает из театра, а я не спешу. Я уже вроде бы не такой, как все… Приобщённый. Приятно щекочет тщеславие. Юрский пришёл в гримёрную, наверное, благодарил. В фойе остался я один — торчу в ожидании Высоцкого. Нелепо торчу, неловко.
Владимир выскочил оживлённый. Слова восхищения (впрочем, весьма сдержанные, чтобы не выглядеть «гимназисткой», хотя роль сыграна блистательно) он принимает улыбаясь, благосклонно.
— Едем, едем ко мне!
У выхода, хотя поздний вечер и декабрь, стоят люди. Подбегают девчушки, суют Володе цветы. Он выслушивает терпеливо, но как-то неохотно, с таким выражением: «Ну, скорее, скорее!..»
