штемпель с номером военно-полевой почты и штампик «Просмотрено военной цензурой».
Я хорошо помню как в первые месяцы войны, направляя письма отцу на фронт, я указывал истинный адрес доставки: «Д.К.А (Действующая Красная Армия), порядковый номер ППС (почтово-полевая станция или полевая почтовая станция), номер полка и конкретное место его службы. По ним мы могли отслеживать весь путь, по которому он шел по военным дорогам.70
Приказ по 886-му Тернопольскому Краснознаменному артиллерийскому полку 322-ой Житомирской Краснознаменной стрелковой дивизии 1-го Украинского Фронта о награждении медалью «За отвагу» моего отца – Дёмина Петра Александровича
Документ опубликован на сайте «Память народа 1941—45»71
В Главном управлении связи Красной Армии было сформировано Управление военно-полевой почты, а при штабах армий и фронтов – отделы военно-полевой почты, которые гасили корреспонденцию почтовыми штемпелями с текстом: «СССР. Полевая почта №___». Отправляемые из частей Действующей Армии письма поступали на военно-постовые сортировочные пункты, где также имелись свои собственные почтовые штемпели. Таким образом можно было проследить весь путь прохождения письма. Использование такой системы адресов показало, что существовала возможность раскрытия месторасположения действующих частей и подразделений. Поэтому почтовые полевые станции (ППС) позднее заменили на военно-почтовые станции (ВПС), штемпели которых были такими же, что и штемпели ППС, но без указания действительного номера ВПС.
Противник охотился не только за нашими бойцами и командирами, чтобы взять их в плен и выведать интересующие для них сведения или захватить документы, но и организовывал нападения на почтовые станции вблизи от расположения советских воинских группировок. Письма с фронта или на фронт предоставляли для врага не меньший интерес, так как могли многое рассказать о месте нашей дислокации.
Согласно приказу наркома обороны была принята новая инструкция по адресованию почтовой корреспонденции для Красной Армии в военный период. После аббревиатуры Д. К. А. и номера ППС стал указываться специальный условный код военного подразделения, который был известен только тем, кто читал приказ о присвоении соответствующего номера конкретной военной части. 6 февраля 1943-го года всем военным частям и их подразделениям были присвоены новые условные номера. Теперь почтовый адрес фронтовика состоял всего из пяти цифр: номера войсковой части и полевой почты. По мере продвижения советских войск на запад в каждом освобожденном районе в первую очередь восстанавливалась почтовая связь.
Для того чтобы не допустить разглашения в письмах военной тайны, письма тщательно проверялись специальными контролерами.
Но была и другая, не менее важная причина. Дело в том, что частная жизнь советских граждан и до войны была предметом пристального контроля государства, и военное время никак не повлияло на сложившееся положение дел. Как раз напротив. Вся почта тщательно проверялась, цензура была тотальной, число цензоров увеличилось вдвое, а на каждую армию приходилось не менее десяти политконтролёров. Частная переписка родных людей больше не была их личным делом. Проверяющих интересовали не только содержащиеся в письмах данные о дислокации частей и их номерах, именах командиров и численности потерь, но и эмоциональный настрой бойцов действующей армии. Затушевывались также названия населенных пунктов, фамилии командиров и политработников, информация о том, как организованы на фронте служба, быт солдата. Нельзя было подробно описывать реальное положение дел на фронте, где идут бои, количество потерь, сообщать о предстоящих военных операциях, а еще не поощрялись рассказы о фронтовых тяготах. Нужно было и в бою, и в посланиях домой исключать упадническое настроение. Но некоторые бойцы шли на такую хитрость, чтобы как-то дать намек своим родным на то, о чем можно писать, а о чем нельзя, они использовали родной язык. Например, комяки вставляли между прочими словами такую фразу: «Озпозь, озтшОктыны» (в переводе с коми: «нельзя, не разрешают»)72.
Не случайно почтовая цензура в годы войны подчинялась непосредственно СМЕРШу, Главному управлению контрразведки в Наркомате обороны СССР. Одним из самых «мягких» видов почтовой цензуры было вымарывание строчек, содержащих недопустимую для передачи, по мнению проверяющих, информацию. Зачеркивались также нецензурные выражения, критика армейских порядков и любые отрицательные высказывания о положении в армии.
Письма либо открытки, адресованные в армию и брошенные в почтовый ящик тылового города, сначала отправлялись в гражданское отделение связи, оттуда в тыловой военно-сортировочный пункт. Затем в почтовом вагоне они отправлялись на фронтовой военно-почтовый пункт, оттуда на военно-почтовую базу армии, потом – в дивизию, полк, батальон и, наконец, попадали адресату.
…Перекличка закончилась. Личный состав роты стоял на плацу в ожидании командира.
Заместитель командира роты, медленно поворачивая голову вдоль строя, обвел его глазами.
– Плохо, товарищи минометчики! – подвел он итог нашего подъема по тревоге.
– Очень плохо! Никуда не годится! С такими результатами бандеровцы вас тепленькими из постелей повытаскивают!
Боеготовность и дисциплина – были любимым «коньком» замкомроты. Если солдат не выполнял в срок распоряжение командира – пиши пропало. Это означало, что боеготовность подорвана навсегда. Если кто-то из нас не мог уложиться в отведенное нормативом время – результат тот же. Офицер многого требовал от бойцов, но в то же время и понимал нас. Он был близок нам, потому что был гораздо проще в обращении с нами, а из всех офицеров роты – доступнее всех в общении. Порой, правда, грубоват. Но мы прощали ему эти «вольности» и никогда на него не обижались.
Как везде принято, каждому офицеру солдаты давали прозвища. По ним очень легко было определить, пользуется ли данный командир доверием и авторитетом среди личного состава или нет?
Например, командира I роты старшего лейтенанта Белоцерковца Л. А. прозвали «крикуном» за его холерический темперамент. Командира пулеметной роты старшего лейтенанта Верховцева И. И. – «красавцем» и «плясуном», лейтенанта Постникова В. А – «мухарем» (потому что частенько видели его «навеселе» или, как говорится, «под мухой»), помначштаба по службе лейтенанта Панова Н. А. – «сухарем» или «службистом». Только у начальника штаба батальона старшего лейтенанта Иванова Василия Давыдовича прозвища не было, но коротко можно было охарактеризовать так: пунктуальный, интеллигентный, немногословный.
Подавляющее большинство офицеров батальона пользовалось большим авторитетом среди солдат и сержантов. Мы за ними были готовы идти в огонь и воду, потому что верили своим командирам, как говорится, «от и до». Не был исключением в этом плане и наш ротный – лейтенант Страхов Николай Евгеньевич. Чаще всего к нему обращались просто: «Командир». Думаю, что этим было сказано все. Это – высшая степень доверия личного состава своему начальнику.
Страхов был строгим командиром, не терпел расхлябанности, ленности. Бывало, наказывал за просчеты, но умел терпимо относиться к тем, кто допускал ошибки по неопытности, незнанию. Одной из важных черт характера Страхова была забота о подчиненных.
Тот, кто встречался с ним впервые, не мог сразу дать истинную характеристику его чертам характера, личным качествам, потому что первое впечатление нередко бывает обманчивым и не всегда правдиво отражает полную картину о человеке.
Приведу такой пример. Однажды к нам в роту прибыла группа солдат, следовавших в другую часть. В ожидании попутного транспорта они несколько дней провели в нашем подразделении. Первое, на что они сразу обратили внимание – строгость Страхова, нетерпимость к недостаткам, излишняя регламентация и контроль за действиями подчиненных. С нескрываемым сочувствием один из них прямо заявил нам:
– И как вы его терпите? Он же сделан из одного только металла. В нем нет ничего человеческого!
Но когда, наконец, настало время им уезжать, к их полному удивлению, этот «металлический человек» лично дал команду старшине Агишеву проверить, чтобы солдат перед отъездом помыли в бане, хорошо покормили, дали выспаться и обеспечили на путь следования сухим пайком. Узнав об этом, наши гости изменили свое мнение о ротном.
Страхов не любил много говорить, поэтому его речь была всегда лаконичной, по существу. Вот и сейчас, выйдя на середину строя, он молчаливо принял доклад своего заместителя, скомандовал: «Вольно!», а затем, обращаясь к офицерам, приказал:
– Впредь тренировать личный состав до тех пор, пока норматив не будет выполняться на твердую оценку «хорошо»! Этому посвятить
