издевается. Не могу я хорошо выглядеть на третий день цикла. Но Грида имеет в виду другое, уйримы в принципе внешность воспринимают сквозь призму энергетического фона. Один и тот же человек для них может выглядеть абсолютно по-разному в разные дни. Узнавать же они привыкают по совокупности других признаков: вибрация голоса, поступь шагов, манера речи и другие, не очень мне ясные…
— Скажи, на праздник Отчего огня плетут особенные ракум?
Она понимающе подхватывает смену темы.
— Не обязательно. Их делают по своему усмотрению — на удачу, на крепкое здоровье, на долголетие… просто на праздник их приносят в храмы, и там жрецы освящают их. Так обычное украшение становится оберегом.
Мысль, поселившаяся в моей голове пару дней назад, только крепнет.
— А можешь показать… как сплести такие? На крепкое здоровье и долголетие?
— Конечно, — улыбается она. — Я плела такие своему мужу.
…Получается у меня разумеется не сразу — далеко не с первого, не с десятого даже раза, но уйримка не выказывает и намека на нетерпение. Она раз за разом показывает, как вывернуть пальцы — иногда мне кажется, что проще их сломать — чтобы плетение начало складываться в правильный узор. Надеюсь, я донесу нужные движения в памяти хотя бы до дома… К счастью, донесла — и сидела весь вечер крючком, высунув язык от натуги.
— Может, передохнешь?
— Ага… да… сейчас…
Свет перед глазами уже бликами идет, но у меня только начало складываться как-то само, без особых усилий…
— Ты так глазам навредишь. Давай-ка…
— Ну еще пару минут…
— Пару минут было полчаса назад.
— Ох, ладно…
…Иногда Мар ведет себя как родитель — это не то чтобы злит, скорее вызывает недоумение. Нормально ли такое?.. ааа, как будто у меня хватает опыта, чтобы судить об этом… как будто опыт моих прежних недоотношений вообще применим к отношениям нынешним… я обращаюсь внутрь себя — и не вижу раздражения в ответ на его чрезмерную заботу, скорее… неловкость…
Я задираю на него голову — стоит надо мной, хмурится… обычно ровное лицо подсвечено легким беспокойством… я все лучше и лучше распознаю самые малые перемены в нем… излом бровей, поджатые губы… я срисовываю малейшие колебания на морской глади, что могут предвещать шторм… или его окончание…
— Спускайся, я приготовил ужин.
— Мар, я бы сама…
Он улыбается уголками губ и проводит рукой по волосам — еще влажным после душа.
— Спускайся.
4-3
— Мар?..
— Ммм?
— А можно вопрос?
— Конечно.
— А что… что случилось с мамой Раш'ара?
В темноте постели такие вопросы задавать легче — да и отвечать на них наверное тоже… я начинаю сомневаться в этом, когда Мар в ответ тяжело и долго молчит. Может, и правда не стоило?..
— Преждевременные роды. Спасти не удалось ни ее, ни малыша… Раш хоть и маленький тогда был, но очень хорошо это помнит. Его отец не пережил эту потерю…
От сочувствия, которое невозможно выказать, у меня сводит гортань.
— Она была его…
— Да. Она была его Шер-аланах. Он умер спустя восемь дней после похорон. Мы уже тогда тоже здесь жили… ну и как-то само собой получилось, что стали присматривать за ним. У него… всегда был слишком длинный язык. И однажды он здорово влип. Старшим не нравятся мелкие болтуны, преподать такому урок — милое дело. Я вступился, когда они перегнули палку. Как-то с тех пор и потянулось… Он заноза в заднице, я знаю… но он… не плохой.
Не плохой, да?.. Может, и правда, не знаю… я ведь даже не пыталась узнать его, все время закрывала глаза и уши — не вижу, не слышу, отойди от меня… нормально ли это, правильно ли? Не знаю, не знаю… что чувствовать, как чувствовать и к кому… я не была в таких отношениях ни разу, как понять, что хорошо, а что плохо, на что опереться, на какие принципы и устои? Я знаю только, что мне страшно жаль малыша, потерявшего всю семью; одна мысль об этом смягчает сердце, вымывает из него обиду и злость на двухметрового придурка, который заставил меня… так, ладно. Хватит. Хватит, голова сейчас треснет, а такие вещи для меня всегда плохо кончаются, если слишком много думать, то даже понятное станет снова неясным. Прежде, чем меня накроет тревога от перегрузки, лучше сосредоточиться на том, что рядом… на том, кто рядом.
Я прижимаюсь ближе — с тех пор, как мы дома ночуем одни, кажется естественной близость… но ее все не было. Унося из дома свое зримое присутствие, Раш словно оставлял в нем незримое — и оно давило куда сильнее. Черт знает что такое… теперь, когда его нет дома, когда он молчит и не попадается на глаза… какого черта я вообще начала его замечать теперь, когда он делает все, чтобы стать незаметным?..
Я отчаянно хочу отвлечься от этих мыслей — и кладу руку на грудь лежащего рядом тура. Биение сердец действует гипнотически, жар прогревает кости, кипятит кровь, и она обжигает сосуды. Кожа у тура шершавая, она слегка царапает… весь он шершавый, жесткий, и касания искры высекают под кожей, они поглощаются ладонью с нарастающей жадностью… я вожу рукой по его груди, и движения все меньше похожи на те, что я действительно хотела бы делать, я вожу рукой по его груди, пока из нее не доносится клокочущий, низкий звук.
— …Не надо?
Вместо ответа он накрывает мою руку своей — и вжимает плотнее. Огонек внутри хлопает лепестками-искрами, словно в ладоши, разгораясь ярче. Даже если сегодня он снова… не захочет пойти дальше рук… даже если так… мне бы хоть что-то… хоть как-то… ощутить его снова… все тело — клейкое, липкое — оно льнет, разогреваясь и становясь тягучим и вязким, как мед. В груди — угли, тлеющие колючим теплом. В груди жадное, многорукое…
Я забираюсь к ему на живот прежде, чем успеваю смутиться или испугаться. Мгновенно сжавшиеся на бедрах ладони тяжестью своей скользят выше, охватывают талию, сдавливают ее и давлением своим смыкают тела до предела. Я не вижу в темноте глаза его — но я знаю, как он смотрит. Я слышу, как он дышит. Я знаю, чего он хочет.
И знаю, чего хочу сама.
Ближе… теснее… остатки одежды плавятся и тают под дрожащими пальцами… моими или его?… натянутые нервы стягивают губы и склеивают языки вязкой ниточкой слюны… от них жар катится по позвоночнику ниже, чтобы объять ребра, объять тело, и оно не тело уже
