волею судьбы стал последней столицей Ассирии…
К описываемому времени возраст Ниневии перевалил за несколько тысяч лет. И долгое время она была сравнительно небольшой, и только примерно лет пятьдесят назад Синаххериб, дед Ашшурбанапала и муж Накии-старшей, перевёл сюда из Дур-Шаррукина столицу, после чего Ниневия за считанные годы необыкновенно разрослась и расцвела.
При Асархаддоне она превратилась в самый большой город Ассирии и теперь растянулась на целых пол фарсаха вдоль Тигра и даже глубокой ночью не успокаивалась.
***
Соперница Вавилона по меркам того времени являлась городом громадным. Когда в Афинах, Тире, Мемфисе или Карфагене проживало не больше ста пятидесяти тысяч жителей, а Рим так вообще был ещё захолустной деревушкой, в столице Ассирии жило семьсот тысяч человек. Этот город, как и Вавилон, был городом-космополитом, и здесь помимо самих ассирийцев обитало много других народов. В Ниневии компактно поселились вавилоняне, финикийцы, иудеи, арамеи из Сирии и с Юга Месопотамии, халдеи, здесь же выросли два обширных квартала, приютивших эмигрантов из Элама и Египта, и здесь завели себе постоянную колонию даже купцы из далёкой Индии.
Ашшурбанапал любил ночью, когда Ниневию из цепких рук отпускал зной и уже наступала долгожданная прохлада, подниматься на самую высокую крышу Северного дворца и обозревать Тигр и раскинувшуюся по его берегам красавицу-столицу.
Ниневия ни на миг не засыпала.
Особенно кипела ночная жизнь в районе речного порта и в близлежащих к нему кварталах. Там было много таверн и различных притонов, и в них всю ночь гулял народ. И портовые грузчики, и моряки, и немало было преступных элементов, всяких сутенёров, воришек, профессиональных калек-попрошаек, куртизанок и наёмных убийц. В этих достаточно опасных городских районах не переводилось пиво и дешёвое пойло, по какому-то недоразумению называвшееся красным вином, и здесь постоянно случались драки, нередко заканчивавшиеся чьими-либо смертями, и городские стражники сюда не совали нос, а если и делали это, то не по одиночке, потому что боялись, что подвергнутся сами нападению и насилию.
А вот в кварталах, располагавшихся поближе к Северному дворцу, уже на левом берегу Тигра, проживали зажиточные слои населения: богатые купцы и знать, а также высокопоставленные военные. Здесь дома были внушительными и очень добротными, в несколько этажей, с обширными дворами и внутренними бассейнами. И здесь всю ночь горели факелы, которые освещали центральные городские проспекты и главный из них, так называемый Царский. Он был шириной в тридцать локтей и по нему даже ночью передвигались колесницы и прогуливались горожане.
Ашшурбанапал вздрогнул. Освежающий ветерок подул с запада. Он принёс с собой отрывки песни, которую исполнял кто-то в ближайшем к Северному дворцу доме. Там видно проходило какое-то семейное торжество. Звучали несколько музыкальных инструментов. Лютня, лира и ребаб. Гремели иногда бубны и кимвалы. А голос певца Ашшурбанапалу показался очень знакомым.
Ну, точно, это пел Римуш! Это был лучший певец Ассирии! Его голос нельзя было ни с кем спутать! Он был очень чист и иногда становился настолько высок, что казалось принадлежал какому-то мальчику-кастрату. Голос Римуша был завораживающий. И исполнял он песню на слова лидийки. Он пел её знаменитую песню, которая называлась «Соловей на ветке».
«Э-эх, Аматтея, Аматтея, – услышав эту песню, с горечью подумал Ашшурбанапал, – и что же такого случилось, что ты отвергла меня и сбежала к какому-то халдею? Я ведь к твоим стопам собирался бросить весь мир! Я готов тебя был сделать супругой, причём вопреки нашим законам главной! Ну а ты… Ты же несколько раз мне отказывала! И в итоге ты выбрала не меня, а его, этого халдея Набуэля! Всего лишь князька… А по сути безродного выскочку! А ведь ты же могла стать ассирийской царицей! Ца-а-арицей Ассирии! Э-эх, что же ты наделала?!»
Он уже знал практически все стихи лидийки наизусть. Поначалу именно её творчество привлекло его внимание к ней. Ведь Ашшурбанапал тоже занимался с ранних лет сочинительством, хотя и не мог претендовать на такой удивительный успех, каким пользовалась Аматтея. Её стихи знали и сложенные на них песни распевал народ. Их теперь пели повсюду: и в столице, и в больших городах, и даже в самых отдалённых уголках империи. Это уже потом, общаясь с ней непосредственно, Ашшурбанапал влюбился через стихи и в саму Аматтею, и даже на какое-то время они сблизились, и он хотел жениться на ней, но что-то случилось, и она вдруг изменила к нему своё прежде благожелательное отношение, а потом, после того, как несколько раз она отвергла предложения стать его женой, и вовсе сбежала из Ниневии. И вышла замуж за халдея.
Теперь она как заноза сидела в его сердце.
И боль, вызванная её изменой, не давала Ашшурбанапалу покоя.
***
Послышался какой-то шорох за спиной, а затем кто-то деликатно закашлял. Ашшурбанапал нехотя оглянулся. Он не ошибся. Его как всегда потревожил долговязый Азимильк. «Царица-мать была права, у его секретаря настоящий талант появляться неожиданно и совершенно не вовремя,– раздражённо подумал про Азимилька Великий царь.– И даже здесь, на крыше, он умудрился меня найти!»
– Ну что у тебя? – недовольно спросил своего секретаря Ашшурбанапал.
– Послание от губернатора Ура и Приморья, – ответил Азимильк.
– Что-то у него случилось?
Азимильк кивнул бритой головой.
– Ну, продолжай! Я тебя слушаю!
– Бел-ибни сообщает, что лес, который привезли из Финикии в Дур-Халдайю для строящихся трирем, сгорел. Сгорел весь подчистую.
– Что-о-о?! – от услышанного Великий царь вздрогнул.– Да его подожгли! Этот лес не сам же загорелся?
– Скорее всего его действительно подожгли,– подтвердил секретарь.
Ашшурбанапал нахмурился:
– Э-э-э, это случилось не с проста! Кто-то это сделал преднамеренно!
– Бел-ибни тоже так думает. Он сейчас занят расследованием… И просит у тебя, государь, восполнить ему потери в материалах, чтобы продолжить строительство флотилии.
Ашшурбанапал распорядился это сделать и надумал пойти отдыхать.
Он утомился и его уже начинало клонить ко сну.
***
Однажды днём сторожевой на башне Аваля подал сигнал, что в море им замечен целый караван судов. Вначале все изрядно напугались, узнав об этом, но вскоре разобрались, что это плыли к острову не ассирийцы.
Долгожданное событие свершилось.
В порту столицы Дильмуна пришвартовалось пятнадцать эламских судов, на которых находилось почти две тысячи отборных воинов. Когда они стали по трапам сходить на берег и начали выстраиваться в четыре шеренги, островитяне встретили их с восторгом. Этим воинам женщины и дети стали подносить воду и что-то из еды. Теперь даже сомневавшиеся преисполнились уверенности, что можно будет отбиться от предстоящего ассирийского вторжения.
Набуэль и его дядя определили новоприбывших воинов на постой, но князь не собирался на этом успокаиваться и продолжал
