поставил. Вам, дуракам, и в год не справиться.
Кланяются ему слуги.
— Так точно, — говорят, — не справиться. А кто построил — это нам неизвестно.
Забрало тут царя за живое.
— Ну, — говорит, — я не я буду, если не узнаю, кто во дворце живет.
Забегал он, заторопился.
— Корону мне! — кричит царь. — Лошадей закладывать! Сейчас еду!
И поехал.
А Емеля с царевной его уже поджидают.
Ворота открыли, на золотой лавочке сидят, посмеиваются.
Въехала царская карета во двор, вылез царь, да как увидел дочку с зятем, так и рот разинул.
— Вы что тут делаете?
— А мы тут живем.
— А дворец-то чей?
— А хозяйский.
— А хозяева-то кто?
— А мы.
Удивился царь.
— Ну, коли так, Емеля, — говорит, — прошу ко мне в гости пожаловать.
— А чего мы у вас не видели? — отвечает Емеля. — Нам и здесь хорошо.
Рассердился царь, сел в свою карету и назад уехал.
А Емеля с царевной у себя во дворце остались. Зажили они весело да ладно, живут-поживают, добра наживают.
Торбочка-собирайка
Служил солдат в Санкт-Петербурхе лет двенадцать, и определили его в ундер-офицеры. Стали выпускать ундера на побывку.
А у царя была дочь и бегала неизвестно куды.
Сколь царь ни старался узнать, куда она бегает, — не мог. Уж он и знахарей призывал, — все толку нет.
А того ундер-офицера, как сказано было, отпустили домой. Пробыл он сколько надо, пора ворочаться.
Пошел назад, и привелось ему болото обходить. Идет, идет по-за краю и думает:
«Дай-кось я прямиком перейду!»
Пробирается болотом с кочки на кочку и видит: двое леших дерутся.
Он и говорит им:
— Бог помочь вам драться! Из-за чего дело-то?
— Ах, служивый! Рассуди нас, мы тебя давно ждали. Нашли мы три вещи: скороход-сапоги, шапку-невидимку и торбочку-собирайку. А как разделить — не знаем.
Солдат и говорит:
— Ладно. Вот я из казенного ружья выстрелю. Кто пулю в болоте найдет скорее, тот две находки получит, а кто опоздает, тому и одной много.
Взял выстрелил.
Лешие кинулись за пулей, а он надел сапоги, шапку-невидимку и сказал:
— Торбочка! Со мной! — И ушел от них в Петербурх, пока они пулю-то искали.
Идет солдат и думает:
«Теперь я царскую дочь укараулю».
Является к ротному. Тот говорит:
— Что ты! На верную смерть пойдешь! — и прогнал его.
Он к батальонному. И тот прогнал.
Он к полковнику. Тот царю доложил. Призывает царь солдата.
— Можешь?
— Могу, ваше величество.
— Ну, на тебе три дня сроку. Кути!
Пошел солдат на базар, погулял, вернулся к царю трезвый.
— Погулял?
— Погулял, ваше величество.
— А что же не пьян?
— А служба-то, ваше величество?
— Ну, ладно!
Отвел солдату комнату рядом с дочерней. Двери-то хрустальные — ему все и видать: когда она сядет, когда встанет, когда на кровать ляжет.
Подали солдату самовар, и калачей принесли, и прислугу дали.
Под вечер идет царская дочь мимо его комнаты. Поглядела и говорит:
— Дайте служивому двенадцать бутылок столовой водки! Пускай за мое здоровье выпьет.
Принесли. Солдат не столько пьет, сколько в торбочку льет.
Лег, свалился, притворился пьяным — на карачках ползает. Уложили его на кровать. А он одним глазом сквозь дверь смотрит. Недолго смотрел — подходит к нему царская дочь на пальчиках:
— Солдат! А солдат! — толкает его, будит. А он ничего — только сопит, как пьяный.
Пошла она опять в свою комнату и в колокольчик позвонила. Является человек:
— Принеси мне двенадцать пар башмаков!
Приносят ей двенадцать пар башмаков. Она одну пару — на ноги, одиннадцать в салфетку. Взяла узелок под мышку, открыла под кроватью западню и в нее ушла.
Тут солдат сейчас и поднялся, надел скороход-сапоги, шапку-невидимку и за ней.
Бегут-бегут, бегут-бегут.
Она башмаки стопчет, бросит, другие наденет, опять бежит. А солдат — все за ней — не отстает.
— Торбочка, собирай башмаки!
Та и собирает, на лету подхватывает.
Вот приходят они в Медный сад.
Глядит солдат — ах, чудеса! Медные цветы цветут, медные яблоки на ветках висят!
Он думает:
«Надо хоть яблочко сорвать!»
Подошел к прекрасному дереву, цоп яблоко! Вдруг зазвенели струны, в бубны ударило, началась тревога.
Испугалась царская дочь.
«Если дальше пойду, — узнают, куды я хожу. И с чего такая тревога?»
Взяла и воротилась домой. А башмаки до последней пары износила.
Всю дюжину.
У самого дворца обогнал ее солдат. Бросился в постель, спит-храпит.
А на другой день — чуть вечереть стало — опять ему от царской дочки угощение: двадцать пять бутылок заграничной наливки. Ох, наливочка! Только понюхай — голова кругом пойдет. Прямо сказать — генеральское питье!
Ну, он парень не дурак, — вылил девять бутылок в торбочку, да и притворился, что пьян. А ночью опять в хрустальную дверь смотрит. Вот царская дочь подошла к нему, видит, что он спит, и позвонила в колокольчик.
Вошел человек. Приносит по ее приказу двадцать пять пар башмаков. Она взяла одну пару, на ноги надела, остальные — в узел, и ушла. Солдат за ней. Приходят оба в Серебряный сад.
В Медном саду хорошо, а здесь и того лучше. Серебряные цветы цветут, серебряные яблоки на ветках висят. Захотелось солдату серебряного яблочка. Он — цоп, и два в карман. Тут сразу струны зазвенели, в бубны ударило… Испугалась царская дочь.
«Пожалуй, поймают меня, узнают, куды бегаю. Дай ворочуюсь!»
А пробежала она двадцать четыре тысячи верст!
Ну, долго ли, коротко ли, а воротилась царевна. Последнюю пару башмаков надела — и дома. Да солдат прежде ее поспел — залег, спит себе, храпит.
На третью ночь принесли ей сорок пять пар башмаков, и прибежали они с солдатом в Золотой сад. Он опять яблоко — цоп в карман. Струны зазвенели, царская дочь испугалась и побежала домой, а солдат прежде нее воротился и опять спать повалился.
Было ему от царя дано три дня и три ночи. Пошел он и выпросил себе четвертую ночь.
Вечером прислала ему царская дочь еще вина. Он вино в торбочку вылил, да и притворился, что крепко спит.
А как ночь пришла, принесли царской дочке семьдесят пар башмаков. Она — пару на ноги, остальные в узел и в дорогу. А он за
