знакомой лестнице, не чувствуя себя ни спокойным, ни удовлетворенным.
Там, в той комнате, было достаточно светло. Виженто!.. Его длинная фигура сидела спиной к камину в кресле без спинки.
– А, вы пришли! – послышался дорогой мне голос, будто забытый мною. – Но не ступайте дальше, мой добрый друг! Нет, не стоит!..
– Что с вами? – сказал я очень громко и, как мне казалось, бодро.
– Ничего опасного, – ответил мне ясный мужественный голос. – Я только. умираю.
Наступило молчанье. Виженто повернулся. Канделябры с высокой полки камина теперь осветили его лицо. Оно было спокойно, и даже зной смертельной болезни не окрасил обычной бледности. Но глаза казались драгоценными камнями. Еще было заметно, что моему другу тяжело дышать. Он усмехнулся. Я отнял платки от лица.
– Нет, прикройтесь! – приказал он. – Этим нельзя шутить. Ведь и мне неприятно умирать, поверьте…
– Вы не умрете! – воскликнул я, шагнув невольно.
Он поднял навстречу свою бледную, заметно дрожащую ладонь.
– Осторожно, – сказал он протяжно. – Я вовсе не хочу, чтобы вы.
Но приступ судорог кашля прервал его. Он втянул воздух, он заметно слабел, сидел сгорбившись, держась за боковинки кресла. Длинные ноги его казались чужими. Но раскосые глаза улыбались ласково.
Отдышавшись, он заговорил:
– Мне досадно, что я. уйду, не кончив трех задач. Первая – научить вас понимать апофемы Тертуллиана, – глаза моего друга усмехнулись ласково. – Вторая моя задача – это закончить комментарии к Пьетро Бембо, показать всем глупцам, что «Asolani» вовсе не безнравственная книга. И третья.
– И третья? – повторил я.
– И третья. – погладил, донес он руку до своих коротких темных волос. – Третья, мне хотелось убедить донну Франческу, что действительное отсутствие двух диезов в ее последней канцоне лишает слушателя очарования.
Он замолчал. Я не находил, что ответить ему: вся внутренность моя дрожала поднимающимся рыданием.
– Действительно, – продолжал он и склонил голову, облокачиваясь и подпирая щеку своей большой узкой ладонью, – если бы она поняла! Но едва ли это так будет. Вы заметили, мой друг, что в каждой песне нашей дорогой певицы не хватает чего-то? – и он посмотрел на меня, опустив руки между колен.
– Да, – ответил я невольно, но на самом деле я даже не представлял лица донны Франчески, – я что-то слушал, к чему-то присматривался, – и рыдания и слезы, которыми прорывалось мое оцепенение, возмутили моего несчастного друга на новый ужасный кашель. Увлекаемый из комнаты, я, оборачиваясь, видел за плечом кровавую мокроту на его подбородке…
Больше я его не видел. Он меня не пустил к себе. Кашель совершенно не давал ему говорить. А в темноте, у дверей, во мне вдруг проснулся страх за свою жизнь. И я не особенно настаивал на свидании.
Мы с Лукой вернулись домой столь же благополучно. Цыпленка я не мог есть, но с жадностью выпил вино. Спал я вполне хорошо.
А утром мне стало известно, что Виженто умер перед рассветом.
Я, конечно, не пошел проститься с ним. Я передал Беппо через посланца, чтобы сторож задержал моего друга и, по возможности, даже скрыл саму смерть. Дело в том, что я вспомнил одну просьбу Виженто, которую я поклялся исполнить.
Это произошло в апреле месяце, еще до появления черной болезни, во время одной из наших прогулок по морю. Мы высадились на берег и, отъединившись от общества, рассуждали обо всем. Берег в одном месте был очень узок, его венчала черная скала. Виженто сказал, оглянувшись:
– Дорогой друг, дайте мне слово исполнить мое последнее желание!
– Охотно, – ответил я, чувствуя сердцебиение, – очень охотно даю вам слово, если это не повредит вам.
Он нагнулся и сорвал голубой цветок.
– Вот здесь, – начал он негромко, – вот здесь вы сожжете мой прах, когда я умру. – И, помолчавши, он прибавил: – Помните, вы дали слово!..
И я опустил тогда голову.
Теперь я решил исполнить волю усопшего. Это стоило мне многих минут, но они закончились успешно. При закате я находился на борту бригантины «Аспазия», принадлежавшей маркизу Андреа де Веччи, который еще в самом начале марта уехал в Рим, но управляющий его охотно исполнил мою просьбу, предоставив прелестный парусник до утра в мое распоряжение.
Вместе со мной на бригантине находились донна Франческа Спорца и ее две девушки. Мы сидели с донной на корме, в покойных креслах, стоявших на ковре. Одна из девушек напевала, сидя на подушке у ног госпожи. Море было просторно и трогательно освещено закатом; облачности не было совершенно. Красные паруса нашей бригантины были свернуты, мы стояли на якоре в виду черной скалы. Мы молчали, наблюдая море и закат. На низком мавританском столике между нами стояли сладости. Донна Франческа, одетая в платье зеленого бархата, с жемчужной шапочкой на светлых волосах, была спокойно и добродушно молчалива. Когда она поворачивала голову, длинные подвески от висков щекотали ее бледную шею; она щурилась и оправляла рукой серебренное кружево воротника.
Она сказала:
– Однако, долго нет этой полубарки!.. Скоро на море будет сыро, и мы можем заполучить простуду.
Я ответил ей:
– Будьте терпеливой, мадонна. Не забывайте, что эта какая-то полубарка везет тело нашего общего друга!..
Ее продолговатые глаза оглянули меня.
– Я это знаю, – ответила она и взяла с золотой тарелки финик.
Мы молчали.
– Мой друг, – начал я, – очень сожалел, что не смог передать вам несколько слов…
– Каких? – спросила она, не отворачиваясь от моря.
– Он говорил, что в ваших канцонах не хватает не только диезов, он говорил, что в них нет чувства.
Она пожала плечами.
– Если бы он был музыкантом, я бы поверила ему. Но ведь он кто? Поэт! Или даже философ.
Я усмехнулся:
– Но разве поэты не ценители музыки?
У нее зачесалось около носа.
– Лучия, принесите мне плащ снизу, – приказала она девушке у своих ног.
Девушка поднялась.
– Поэты, – продолжала донна, – мне кажется, что поэты знатоки в латыни. Не так ли?
Я больше не возражал ей.
Солнце закатилось. Почти тотчас мы заметили приближение черной барки. Я отдал приказание, чтобы готовили лодку.
Уже после заката довелось заканчивать костер. Он вышел огромным. Я стоял поодаль и отдавал, возвышая голос, приказания Беппо, который с непокрытой головой помогал своими стариковскими неверными руками приехавшим людям. Донна стояла под прикрытием скалы. Нашу лодку, – которую держал матрос, а остальные два сидели, уже совсем темные, – качало стремительно. Поднимался ветер, взошли тучи.
Ко мне приблизилась девушка и позвала к донне. Я пошел туда.
– Отпустите меня в город! – приказал мне звучный голос из-под капюшона. – Это становится страшно, я не могу!..
Я обернулся. Начался поджог костра. Люди с факелами угнетали, как и
