меня перед глазами. Наконец я не выдержал, включил настольную лампу, вытащил лист бумаги и принялся сочинять ей послание.
Сегодня мне не уснуть, — с чувством начал я. — Ваше лицо даже во тьме все время передо мной, сердце готово рыдать от любви…
Я зачеркнул «от любви» и написал «от чувств» и продолжал:
…от чувств к вам. Поверьте, Эстреллита, дорогая, я еще ни разу не встречал такой удивительной девушки, как вы. И сердце мое готово рыдать от любви…
Здесь я заметил, что об этом уже писал, зачеркнул. Перечитав письмо, я почувствовал всю свою беспомощность, нервно скомкал лист и бросил под стол. Веки мои отяжелели, сон начал брать свое, я выключил свет и вернулся в постель.
Уснул я мгновенно. Мне приснился праздник цветов в родном баррио… Королева цветов Эстреллита шла впереди процессии в белой мантии из хуси, в руках у нее был букет из белых и пурпурных орхидей, горных лилий и веток с крошечными благоухающими цветами сампаги́ты. В полночь я вновь проснулся и не сомкнул глаз уже до утра. Я беспокойно метался в постели, пока тетя не пошла готовить завтрак. Я поплелся за ней на кухню, чем необыкновенно удивил тетушку.
— Проголодался, — соврал я, протирая глаза, хотя следовало бы сказать «влюбился». Заговори я в такую рань о любви, тетушка наверняка решила б, что я рехнулся или пребываю в лунатическом сне.
Но это была правда. Я был влюблен в девушку с единственной в мире удивительно милой улыбкой.
В школе во время контрольной работы по английской литературе вместо вопросов на классной доске мне все время мерещилось лицо Эстреллиты. Все сорок пять минут я пялил глаза на доску, но так и не ответил ни на один вопрос. Я был в таком состоянии отрешенности, что подписал свою контрольную работу именем Эстреллиты. На следующий день миссис Хокс сурово спросила, у кого это появился псевдоним «Эстреллита Лопес». Я вынужден был подойти к ней после урока и признаться, что бланк контрольной был мой. Учительница оглядела меня с ног до головы и наконец спросила:
— Кто она?
— Друг, — ответил я поспешно.
— О да, — заметила миссис Хокс, поправляя на носу очки. — Так вот, пока я буду в учительской на совещании, ты испишешь ее именем все доски в классе, я вернусь и посмотрю, как ты будешь все стирать. Это тебе в наказание!
Я чуть не подпрыгнул от радости. Я готов был писать имя Эстреллиты миллион — нет, миллион миллионов раз, но наказание оказалось поистине жестоким. Появилась миссис Хокс, и на ее глазах я начал стирать любимое имя, которое вырисовывал с таким тщанием и усердием.
Эдди, конечно, меня не дождался. Вечером я стал названивать ему по телефону и упрашивать пойти в пятницу после уроков в отель «Лэнгуелл». Он вдоволь поиздевался надо мной, но все же согласился.
Эстреллита оказалась одна, ее родители ушли на коктейль в гостиницу «Пенсильва́ния» к какому-то филиппинскому чиновнику из Вашингтона. В тот вечер она показалась мне еще красивее в яркой юбке с рисунком из корзиночек с цветами. Я завел разговор, а Эдди углубился в комиксы, валявшиеся возле невысокого телефонного столика.
— Как долго вы намереваетесь пробыть в Америке? — начал я.
— Не знаю; наверное, пока не кончу школу в Маунт Сант-Ви́нсенте.
Я глубоко вздохнул, но почувствовал себя лучше.
— Как вы думаете, ваши родители были бы против, если бы я пригласил вас куда-нибудь? Сегодня такой чудный вечер!
— Не знаю; очевидно, нет. Они не ждут меня так рано из школы.
— Прекрасно, — обрадовался я.
— Я только накину жакет.
Эстреллита вышла в спальню, а Эдди что-то начал шептать мне, но был далеко, я его не слышал. По тому, как он подмигнул и заржал, я догадался, что́ он имеет в виду. Но вот появилась Эстреллита со светло-голубым жакетом в руках. Мы стали спускаться по лестнице, Эстреллита была очень довольна, что мальчик-лифтер не видит нас. Так лучше.
Солнце медленно тонуло за Гудзоном. В лучах заходившего солнца все предметы на улице окрасились в темно-оранжевый цвет.
— Куда вы хотите пойти? — спросила Эстреллита.
— Куда угодно, — храбро ответил я, — хоть в Эмпайр Стейт-билдинг[50].
К чему я похвастался, ведь я там ни разу не бывал! Эдди дернул меня за руку и дал понять, что исчезает. Он еще разок подмигнул мне и смешался с толпой на Таймс-сквере. До 34-й стрит мы добрались на подземке и зашагали мимо универмага Мэ́йси, пересекли улицу на углу 7-й авеню у отеля и вышли прямо к небоскребу.
У входа случилось нечто ужасное: оказывается, за подъем на крышу надо было платить деньги, у меня же в кармане был только доллар. Я обмер. На свое счастье, я вспомнил, что только сегодня получил десять долларов по переводу от дяди Сиано, он просил купить ему хорошие недорогие рабочие ботинки, и деньги лежали у меня в кармане. Без долгих раздумий я вытащил бумажник, позаимствовал два доллара из дядюшкиных денег и купил два билета на самый верхний (сто второй) этаж, где, как выяснилось, была смотровая площадка. Лифт начал набирать скорость, стало резко меняться давление, уши заложило.
— Вы знаете, кто вас там будет встречать? — спросил Эстреллиту лифтер, плечистый верзила в очках.
Она промолчала, лишь улыбнулась одними губами.
— Сам святой Петр, — значительно произнес лифтер и шумно захохотал, словно произнес что-то в высшей мере остроумное.
Мне стало неловко, но Эстреллита от резкого толчка вдруг ухватилась за меня, и уж тут изменилось давление в моем сердце. Лифт достиг смотровой площадки.
— Вот и мы, — провозгласил лифтер. — К сожалению, уже полшестого, и святой Петр удалился.
Он разговаривал с нами в какой-то сюсюкающей манере. Мы с Эстреллитой посмотрели друг на друга и одновременно рассмеялись — он нас принял за китайцев. Перед нами открылась удивительная панорама.
— В ясный день, — рассказывал своим слушателям какой-то человек, — отсюда можно увидеть четыре штата.
Я взял Эстреллиту за руку. По площадке гулял холодный ветер, но меня мгновенно обдало жаром. Эстреллита не проронила ни звука, глаза ее были прикованы к городу, распластавшемуся у наших ног. Люди казались муравьями, а по мостовым сновали машины, как яркие жучки. Мы посмотрели на запад. Солнце прочертило по воде Гудзона темно-красные полосы.
— Я хочу, — начал я, — чтобы все звезды и солнце услышали…
Эстреллита стояла как завороженная. Она не спускала глаз с медленно заходившего солнца, провожая его за Гудзон.
— Вы слушаете меня, Эстреллита?
— Да.
— Я полюбил вас, — храбро начал я звенящим
